– От головной боли? – растерялась Алина, смущенная тем, что сестра застала ее в минуту, когда она едва не решилась бежать. – От головной боли? Так, от головной боли. Да, что-то должно быть. А в аптечке нет?

– Нет, я уже поискала.

– Ах, да. Эти таблетки я давала Алеше, они должны быть где-то здесь…

– Как найдешь, принеси мне, будь добра, – царственным тоном попросила Лия, – а то у меня голова раскалывается от всего этого.

Она вышла, а Алина зажмурилась и затрясла головой:

– Нет, Алеш, нет. Я не могу ее бросить.

– Бросить? Причем тут «бросить»? Ты оставляешь ее в своем доме. Рядом спит ее муж, между прочим. Утром он придет в себя, и они вместе поедут к себе домой.

– Нет, нет, не могу. Я никуда не поеду.

– Почему?

– Не поеду, и все.

– Но почему?

Алина закрыла лицо руками.

– Послушай, – я обнял ее, – пойми же, они не первый раз так ссорятся. У них уже сто раз такое было. Он проспится, и они поедут домой. Все нормально. Ты напрасно так переживаешь.

– Не могу, – прошептала она, – я не поеду. Не уговаривай меня.

Она отвернулась от меня, и я разжал руки.

– Не буду. У меня нет на это сил. Можешь оставаться здесь, сколько хочешь, и дальше спасать свою сестру.

– И буду спасать! – вдруг взвизгнула Алина, снова повернувшись ко мне. – А кто еще ее спасет? Не ты же! От вас, мужиков, не дождешься. Чуть что, сразу в кусты! Все вы такие! Один, вон, наклюкался в стельку и спит, другой уходит куда-то среди ночи, а мы тут должны остаться и сами все решать, да?.. И с разбитой машиной, и с… с разнесенным домом?!.

Я никогда еще не видел ее такой некрасивой, с глазами, полными ненависти на меня и на весь мужской род. Я ни разу не слышал от нее проклятий, которые извергались сейчас из ее искаженного злостью рта. Она осыпала меня обвинениями, к которым я не имел никакого отношения, и пытаться образумить ее было бесполезно. Я взялся за чемодан.

– Что, уходишь, да? Уходишь? – почти выкрикнула она и встала перед дверью.

– Дай пройти.

Глаза ее вдруг брызнули слезами, и она бросилась мне на шею.

– Алеш, не уходи, – зарыдала она у меня на плече. – Ты же знаешь, я не хотела это говорить, ты ни в чем не виноват…

Куда ты сейчас пойдешь? У тебя же температура… Тебе надо лежать… Я тебя не пущу… Слышишь? Не пущу… Я никуда тебя не отпускаю… Я не разрешаю тебе никуда идти. Сейчас ты ляжешь со мной в кровать, а утром мы вместе уедем… – она попыталась поцеловать меня и подтолкнуть к кровати, но я не поддался. Она подняла на меня глаза, в них снова закипела ярость. – Ну и иди. Иди! – Она со злостью оттолкнула меня.

Я пошел.

За столом на кухне по-прежнему сидела, молча наблюдая за происходящим, Лия. В лице ее не было ни беспокойства, ни удивления, по-моему, ей все было безразлично, как будто она заранее знала, чем все закончится. Когда я уже закрывал за собой дверь, послышался голос Алины:

– Ты еще пожалеешь! Ты сильно пожалеешь! Трус!..

С тяжелым сердцем я стал спускаться по темной дорожке. Чемодан катился вниз, подгоняя меня. Под ногами было скользко, сверху, как всегда, сыпался дождь, я весь вымок еще до того, как добрался донизу. В сторожке, конечно, никого не было. На всякий случай я поколотил в дверь изо всех сил и постучал в окно – кто-то же должен был охранять это место ночами – но никто мне не ответил. Я встал под хлипкий козырек сторожки, вдвоем с чемоданом мы кое-как под ним поместились, и достал телефон, надеясь разве что на чудо. И напрасно, он по-прежнему не работал. Передо мной в мокрой дождливой синеве белел шлагбаум, за ним лежала пустая тихая дорога, окруженная чернотой диких полей и бездонного ночного неба. На мгновенье во мне возникла трусливая мысль, а не отправиться ли мне в один из пустых домиков, вдруг мне снова повезет, и дверь в каком-нибудь из них снова откажется открыта, но я отбросил эту идею и, несмотря на слабость в ногах и во всем теле, потащил чемодан к дороге.

Не знаю, сколько в действительности я простоял там, дожидаясь попутной машины, мне показалось, часа два, не меньше. Редкие автомобили, проезжавшие мимо, не останавливались. Я сидел на чемодане, пристроив его среди больших мокрых камней, и, завидев свет фар, отходил на несколько шагов, вставая так, чтобы меня было видно. Наверняка руки и ноги у меня замерзли, но я этого не замечал; я плохо чувствовал свое тело и плохо соображал. Последняя здравая мысль осенила меня, когда я понял, что могу потерять сознание, и тогда меня обнаружат разве что на рассвете, я достал паспорт и медицинскую страховку и переложил в карман поближе. В конце концов меня подобрала огромная грохочущая фура. Она прогремела мимо, обдав меня вонью, потом вдруг со скрипом остановилась, в кабине открылась дверь, и кто-то махнул мне рукой. От радости у меня чуть не отнялись ноги. Я хотел побежать бегом, пока в кабине не передумали, но пошел, едва переставляя ноги и волоча за собой чемодан. Из открытой двери пахнуло теплом. Я взялся за ручку да так и повис на ней, кабина оказалась слишком высокой, я не мог ни залезть туда сам, ни поднять чемодан, до того я обессилел. Не знаю, почему водитель не захлопнул дверь и не уехал, решив, например, что я пьян. Вместо этого он выскочил на улицу, обошел машину и помог мне подняться, а потом втолкнул мой чемодан и крепко хлопнул дверцей. Мы поехали.

На всем белом свете не было места прекраснее этой кабины. Жарко пахло маслом и бензином, всюду лежали какие-то тряпки и полотенца, одно из которых он сразу протянул мне, чтобы я вытерся, видавшее виды, потертое кресло приняло меня в свои объятия, и я, приятно подрагивая под урчание мотора, со счастливым удовлетворением подумал о том, что я все-таки уехал. Водитель, лица которого я совсем не запомнил, что-то спрашивал у меня на своем, я ничего не понимал. Мы сошлись на слове Барселона, которое я тоже не сразу разобрал из-за того, что он произносил его на свой лад, сильно шепелявя.

Я очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Открыв глаза, увидел, что мы стоим на обочине, кругом все еще ночь, но дорога сухая, дождь перестал, а справа от нас горят огни вывесок и фонарей. Водитель показал мне на здание, куда я должен был идти, я присмотрелся, кажется, это был какой-то отель. Он объяснял что-то, тыча пальцем в окно, спросонья я ничего не соображал, вывалился из кабины, забрал чемодан и, шатаясь из стороны в сторону, пошел.

Двери были заперты. Меня охватило то же чувство, что у сторожки – снова закрытая дверь, и снова мне некуда идти, хоть оставайся здесь и сиди у дверей всю ночь. Вдруг я заметил звонок. Мне тут же ответили и впустили. Молодой мужчина, примерно мой ровесник, вежливо сообщил, что свободных номеров нет и в ближайшие три недели не будет. Я побрел назад. У самых дверей стоял диван, я опустился на него, ни о чем не думая, машинально, не в силах стоять на ватных ногах. Увидев это, мужчина выбежал из-за стойки и стал говорить мне что-то то на английском, то на испанском, требуя, чтобы я ушел. Я попросил его позволить мне пробыть здесь до утра. Он отчаянно замотал головой. Я достал кошелек. Он завопил и воздел руки к небу. Наконец он вернулся на свое место и стал куда-то звонить. Я уже обрадовался, думая, что он найдет для меня местечко, но он, поговорив с кем-то, подошел ко мне и позвал за собой. Мы вышли на улицу. Он показал на другое здание, через два дома от нас. Это тоже была гостиница, и там – он договорился – меня поселят.