плохо, как Лукас успел себе напридумывать. Ни луж по углам, ни воды, стекающей по склизким кирпичам, даже крыс, ворующих последние соломинки из жалкой подстилки — и тех не было! Да и подстилка у стены оказалась весьма солидной! Ладони в три! Притом, его, мужские ладони. Если считать в Марселинских, тонких и изящных, то могло и все четыре выйти.

Но в ее ладонях мерить не выходило — девушка пребывала в добротной отключке. Похоже, что сотрясение мозгов. Бывает такое в драках, когда прилетает в голову табурет или лавка… Или самого головой втыкают в стену.

Оставив ее в покое, только перевернув лицом вниз, чтобы не захлебнулась, буде начнет тошнить, Лукас обследовал новое пристанище. Кладовая велика — шагов десять в ширину и пятнадцать с мелочью в длину. Сухо, относительно тепло — по сравнению с тем, что за спиной, разумеется! Свежий воздух сочится сквозь пару керамических труб в потолке и небольшого окошка под самым потолком. Допрыгнув, Лукас вцепился в толстые прутья. Что ж, не судьба! Не пролезть! Да и бежать в одиночку — совсем не дело. С другой стороны, настоятель показался добрым и вменяемым человеком…

Еще в кладовой стояло превеликое множество частых полок, застеленных мешковиной, и заваленных душистым сеном — Изморозь даже расчихался малость. И тут, по-прежнему, пахло яблоками. И даже несколько штук нашлось. Вялых, мягких, но чертовки вкусных!

Не успел Лукас доесть одну из находок и размять руки — следы на запястьях грозили остаться надолго — бесовски болючие ссадины, как за дверью послышались шаги, а затем загремел засов…

Изморозь тут же уселся на соломенный матрас, всем видом изобразил страдание.

Его актерские потуги остались без должного внимания публики. Про аплодисменты и речи не могло быть!

В кладовую ввалились три монаха. Уронили на Лукаса ворох пыльных одеял, прогрохотали по каменному полу четырехлапой жаровней. Рядом с ней свалили вязанку дров — настоящих, колотых! — не похабного хвороста. Поставили кувшин и пару глиняных чашек.

— Мне бы огниво! — попросил Изморозь, не поднимая взгляда. — И миску какую, побольше.

— Миска зачем? — спросил один из монахов, с глупым лицом.

«В кувшине плавать, блядь!» — хотел было рявкнуть Лукас, но вовремя себя одернул.

— Кто-то из ваших ее по голове ударил. Очнется, начнет блевать. Оно вам надо тут убирать?

— Тебе это не надо! — сурово ответил разговорчивый — вроде бы, что именно та скотина, что любит бить женщин.

— У меня тут нет ни ведра, ни воды, ни тряпки, чтобы вымыть пол. — Лукас поднялся на ноги, отбросив одеяла, чуть наклонился. Левая нога сама чуть выдвинулась вперед… Нож-то, отобрать не сумели — не нашли потайной карман, рукожопые уроды! Шансов у него нет. Но их нет и у этого выблядка!

— Принесу, — внезапно сгорбился монах. — Найду и принесу.

Изморозь молча кивнул. Садиться обратно не спешил. Дождался, пока снова не загремит засов на дверях. Разобрал одеяла, укрыв девушку. Кое-как, ругаясь и чихая — к сенному крошеву добавилась и принесенная пыль — разжег жаровню. Присел, протянул руки. Почувствовал, как уходит недавнее лютое напряжение.

Лукаса вдруг скрутило, он чуть не стукнулся лбом о пол — спасли ладони. Изморозь почувствовал, как льются слезы. Непривычно горячие и не остановимые. Перехватило дыхание…

Это продолжалось недолго — тридцать-сорок ударов сердца. Ледяные объятья, сжимавшие грудь распались, словно и не было их.

Изморозь вытер лицо, шмыгнул носом. Стало удивительно легко. Ему про такое рассказывали бывалые люди. Да и читывал. Долгое напряжение погони — когда гонят тебя — сменяется поражением. И начинается странное. Поймали тебя, впереди неизвестность, скорее всего, мучительная. Но становится легче. Нет неопределенности «догонят-не догонят», «поймают-не поймают». Догнали и поймали. Скорее всего, отпустят. Все, выдыхай.

От окна раздался непонятный звук… Лукас подскочил, словно ему шило в зад вогнали. Ухватил распотрошенную связку дров, чуть не перевернув жаровню. Подтащил к окну. Встал на носочки, балансируя на шатком основании и держась за решетку.

Со стороны двора ему в лицо ткнулась усатая мордочка мяура.

— Привет, бродяга, — прошептал Лукас, — все так быстро произошло, думал, ты потерялся. И нас далеко же завезли, как найти сумел?

Ответом ему стал долгое переливчатое мурлыкание, в котором ясно слышалось «дурак ты, дядя, и нос у тебя холодный!»

— Ты не поверишь, пушистый, как я рад!

Мяур ткнулся в руку глупого человека, снова замурчал, мол, все хорошо, не переживай. Я тут, я рядом.

Снова послышались шаги. Одиночные. Похоже, возвращался тот монах. Хорошо бы с обещанной миской, а не щитом и палкой.

— Будь острожен, пушистый!

Лукас мог поклясться, что мяур ему подмигнул. Только хвост мелькнул, и нет его. Изморозь улыбнулся. Вот кому хорошо! Его-то никто не обидит. И да, надо бы поименовать как-то! А то «пушистый», да «пушистый»… Обидится еще!

Дверь распахнулась.

В кладовую сперва вошел огромный монах. Вроде его зовут Кэлпи? Тот, язвительный, который подкалывал «охотников». Монах осмотрел все вокруг, особое внимание уделив Лукасу — Изморозь по кривой ухмылке понял, что его нож замечен, учтен и сочтен неопасным.

У Кэлпи в руках был маленький стульчик — полотно, натянутое на деревянную раму. Развернув, он поставил хитроумную мебель у матраса, на котором лежала Марселин — только нос из-под одеяла торчал.

На стульчик присел местный настоятель — до того момента он умудрился быть невидимым на фоне громилы-подручного. Присев, старик сложил руки на коленях, внимательно посмотрел на Лукаса.

— Что ж, мальчик, — проговорил он старчески-дребезжащим голосом, в котором, однако, слышалась воля и немалая решительность. — Я вижу, что ни ты, ни твои спутницы, никоим образом не относятся к разбойному племени, что будто стервятники вьются вокруг монастыря.

Изморозь молча кивнул, попытался придать себе вид посолиднее. Получалось плохо, и он тут же оставил бессмысленное занятие. Старый монах видел его насквозь.

— Так что, присядь, мальчик, и расскажи, что с вами произошло, и какие ветры занесли в ту несчастную деревню. Можешь врать, можешь сочинять — это твое право. Но лучше говори как есть. Я старый человек, и привык даже к самой грязной правде…

— А я ужасную хочу, чтоб обосраться с перепугу, упасть на жопу и завыть! — подняла голову Марселин, пристально глядя на старика. — Признавайтесь, отец Вертекс, что задумали. Не только вы привыкли к настоящей правде.

Настоятель улыбнулся, повернулся к молчащему Кэлпи, подмигнул ему.

— Я ведь говорил, друг Кэлпи, что среди кучи устриц, мы наткнулись на россыпь жемчуга.

Глава 24

«…Если нужно сплести два шнура в один…»

Монастырь громоздился на холме великанским рыцарским замком. Мартин даже выругался от восхищения. В такие моменты куда легче верилось, что раньше и люди были лучше, и трава зеленее, и вода мокрее. Нынешним-то, поставить задачу такое построить! Десять лет только выбирать будут, кого старшим назначить…

Высоченные стены, локтей в двадцать — двадцать пять, не меньше! Основание из дикого камня, явно уходящее глубоко под землю — от подкопов. И дальше красный кирпич.

К сожалению, время не пощадило сей шедевр! Чем ближе они подъезжали, тем яснее это становилось. Пообваливались зубцы на стенах. Рассыпались кирпичи, выветрился раствор, их скрепляющий. Даже хорошо, что Ланекса схарчила неведомая пещерная тварь! Отставной стенолаз сейчас бы закатил долгий и нужный рассказ об особенностях кладки, смеси и преимуществах и недостатках различных цементов. А потом начал бы горько вздыхать, сожалея, что не был при сией грандиозной стройке хотя бы маленьким прорабчиком.

— Любуешься? — подъехал поближе Кэлпи.

Огромный, под стать своему монастырю, монах и коня подобрал соответствующего. Здоровенный тяжеловоз — копыта как тарелки, хвост по земле волочится, грива как ковер… И стоит, наверное, дороже всех лошадей компании — чего греха таить, совершенно не подходящих для войны.

— Прикидываю, — ответил ди Бестиа. — Знавал лучшие времена?

— Увы, яко сама Пайперия от поругания убереглась, но от старости представилась, тако и монастырю ее имени подобная судьба уготована провиденьем Пантократовым и его попущением… — горестно вздохнул монах, и продолжил, уже по-человечески, — паломников почти нет, местность разорена войнами и драками бономов. Еще и Руэ со своими хамскими претензиями на лес…

Мартин деликатно промолчал. Кэлпи ввел его в курс происходящего еще в кабаке, и рыцарь не видел необходимости повторяться.

— Отойдет к нему лес, положим зубы на полку. Если не случится чуда, то нам пиздец, — подытожил монах грустные размышления.