Чем дальше описания воскресения отходят от времени первых впечатлений, тем в большей мере тайна и чудо заменяются объективными свидетельствами. У Марка, который творил в начале 70-х годов I века, Иисус не является никому – вместо этого некий вестник извещает о том, что Иисус жив, предварит учеников в Галилее и там они «увидят» его. Матфей, писавший в начале 80-х, утверждал, что ученики увидели Иисуса в Галилее, но не воскрешенного Иисуса из Назарета – нет, божественная сущность, мифический «Сын Человеческий», в сиянии славы сошел к ним с неба на облаках, – и в нескольких фразах, которые мы теперь называем «Великим поручением», возложил на учеников миссию.

У Луки, творившего на рубеже двух последних декад I столетия, и у Иоанна, создавшего свое Евангелие в конце I века, воскресший Иисус обладает телесностью в высшей степени: Он ест, ходит, говорит, учит, толкует Священное Писание, предлагает ученикам осмотреть Его тело и являет свою природу, воскрешенную во плоти. Кроме того, лишь в этих двух Евангелиях воскресение отделено от вознесения – но тем не менее они расходятся друг с другом во времени этих событий. Лука утверждает, что от воскресения до вознесения прошло сорок дней, Иоанн отделяет одно от другого считанными часами (ср.: Деян. 1:3-11 и Ин. 20:17). Легко понять, как развивались эти сюжеты – и как они все заметней склонялись к сверхъестественному чуду и материальности. Такова природа человеческого стремления искать определенность в истории и утверждать, будто в человека вторглась внешняя сверхъестественная сущность, к которой люди с тех самых пор, как у них появилось самосознание, обращались со своей потребностью в защищенности. Но как всегда, эти объяснения выражены языком объективной реальности в попытке придать смысл опыту преображения сознания. Наш вопрос – не «воскрес ли Иисус из мертвых?», а «что пытались донести до читателей авторы Евангелий?» Что означал для них «опыт восприятия Иисуса живым»?

Точную разгадку этой тайны мы не узнаем никогда, но можем довольно точно проследить влияние, которое ощутили на себе ученики, когда жили в соответствии с тем, что пытались описать. Нам известно, что с их представлениями о Боге что-то произошло. Известно, что случилось нечто с их представлениями об Иисусе. Мы знаем также, что изменились представления этих учеников о самих себе. Эти изменения были объективными, реальными и имели выраженные и узнаваемые последствия. Их впечатления от воскресения Иисуса, если и не само Его воскресение, стали событием, которое свершилось во времени и в истории, и это требовало отчета, пусть даже облеченного в такие слова, как «опыт духовного сознания». Иисус был воскрешен, но в каком облике? Воскрес ли Он в их представлениях о Боге, после чего ничто уже не могло остаться прежним? Скептики могут называть это массовой галлюцинацией, поскольку считают нереальным все, что не относится к объективной реальности или не происходит во времени и пространстве. Однако реальность этого сдвига в сознании была измерима, неоспорима и довольно легко подтверждаема. Смысл Бога изменился навсегда, ибо Иисус силой одной только своей сущности запечатлел свою человечность на определении божественного. Внешний Бог обнаружился в сердце человека. Теперь Бог воспринимался «сквозь призму Иисуса»[74]. Воскресение было событием внутренней истории на уровнях сознания, где происходят фундаментальные сдвиги. Ученики, поместившие впечатления о Боге в Иисуса, после его смерти обнаружили, что эти впечатления больше не локализованы. Присутствие божества, обретенного в Иисусе, они теперь открыли в самих себе – и словно поняли: все, что они видели в Иисусе, теперь пребывает в их жизни и в их сердце. Вот что пытался сказать Иоанн, когда писал о том, как воскресший Иисус дунул на учеников вечером в первый день Пасхи, чтобы они исполнились тем, что позднее христиане стали называть Святым Духом (Ин. 20:22), а я считаю, что поначалу так назывался дух самого Иисуса. Я назвал это присутствие Christpower[75] («Сила Христова»).

Их опыт восприятия Иисуса, в котором я вижу вдохновляющий призыв к жизни, любви и бытию и который прежде, как казалось, был уникален для Иисуса, теперь был помещен в центр их собственной сущности. Сила Иисуса вошла в них точно так же, как, по их собственным словам, Иисус при воскресении вошел в сущность самого Бога. Иисус в своей смерти отступил в сторону, позволив смыслу самосознания, явленному в Нем в своей полной мере, расширить сознание учеников и овладеть их жизнью, став в ней господствующей силой. Дух, явленный в Иисусе, был силой Его жизни, призывающей их к новому расширенному сознанию, выразившему себя в более полной человечности, отныне действующей в них. Иисус заставил их оставить страх и отказаться от потребности подчиняться внешнему Богу; заставил признать, что божественное и человеческое неразделимо, но человеческое – сосуд, в котором жило божественное. Павел даже сказал в Послании к Галатам (Гал. 1:16), что Бог был открыт «в» нем, но переводчики, по-прежнему находясь в тисках теизма с его внешним божеством, передали греческое слово εν не предлогом «в», как делается обычно, а предлогом «к», чтобы откровение пришло к нему от внешнего, стороннего божества, а не от находящегося «в» нем, где неизбежно происходят все сдвиги сознания. Еще Павел (или, возможно, ученик Павла, которого многие считают автором Послания к Колоссянам) задолго до написания какого бы то ни было Евангелия призывал «искать горнего, где Христос сидит одесную Бога» (Кол. 3:1). Напомню, что Павел рассматривал воскресение как вознесение Иисуса из смерти в жизнь Божию одним символическим действием, а не возвращение к жизни в этом мире на первом этапе и последующее вознесение с земли на небеса к Богу. Ни одного рассказа об отдельном вознесении не появилось в христианской традиции еще в течение примерно сорока лет после того, как было написано Послание к Колоссянам. Нам следует научиться читать Павла в контексте именно его посланий, а не написанных гораздо позднее Евангелий от Луки и от Иоанна и книги Деяний апостолов, как мы обычно делаем.

Иисус, совершенный человек, не мог освободить свой дух, пока не умер. Только после того, как дух Иисуса вошел в его учеников, мир перевернулся. В Иисусе все ценности, порожденные нашим стремлением к защищенности; все ценности, которые так ощутимо сформировали человеческую религию, сменились на противоположные. Если истинный человек, воспринятый нами в Иисусе, – это и есть содержание, которое мы вкладываем в слово «божественный», и если встреча с ним произошла не за пределами жизни, а в сердце жизни, тогда путь к божественному – это стать человеком, а путь в вечность – принять смерть как естественный исход и углубиться в жизнь настолько, чтобы превзойти все пределы и войти в безвременье и Бога. Таким образом, человеческое стремление к жизни после смерти ни в коем случае не основано на утверждении, будто моя или чья-либо еще жизнь бессмертна; его основа – новое понимание, что жизнь человека, наделенного самосознанием, делит вечность с Богом, и что в той степени, в которой я нахожусь в единении с этой непрестанно расширяющейся жизненной силой, с улучшающей жизнь силой любви и с этой неиссякающей основой сущего, я буду жить, любить и оставаться частью Бога, связанный не собственной смертностью, а Божией вечностью.