– Да. Я знаю, что ты можешь это сделать. – Он скользнул рукой за отворот кителя, подцепил пальцами амулет с пауком, застывшим в янтаре, и вытащил из-под рубашки светящийся желтый камень, сжал в ладони. – Ты смогла приглушить силу моей страсти. Сможешь и создать иллюзию моей уязвимости.

Я замерла, не в силах даже дышать.

– Презрение, ненависть, борьба. Нестабильность. Слабость. – Артефакт ярко вспыхивал при каждом слове Паука. – Сделай меня чудовищем – отвратительным, жаждущим крови и одновременно боящимся пролить ее. Нуждающимся лишь в одном легком толчке, чтобы уничтожить ту, кого не смог убить Стефано Пацци. Перед таким искушением менталист не сможет удержаться – это идеальные чувства, чтобы привлечь Меньяри, заманить его в ловушку, дать завязнуть в густой смоле. Навсегда.

– Я…

– Пожалуйста… – В этот раз он сказал это слово вслух, четко и ясно. Ошибки быть не могло – он, главный дознаватель Веньятты, лорд-наследник Ниаретта, просил. Меня – северянку, менталистку, заключенную. Доверяя и доверяясь.

И это короткое слово – «пожалуйста» – изменило между нами все.

– Но это нарушит…

– Не бойся, я справлюсь с любыми навязанными чувствами. Я твердо знаю, кто я. И этого достаточно, чтобы не превратиться в… кого-то иного. Это останется лишь иллюзией, обманом для Меньяри. Представлением в театре уродливых теней.

– Но я почувствую…

– Я понимаю, – кивнул Паук. – Ты почувствуешь меня. Мое прошлое, мое настоящее, мою слабость, силу… саму мою суть. Я прекрасно это понимаю, Янитта. Это необходимо. И я хочу этого.

Он протянул руку, сжал мои пальцы, затянутые в плотные перчатки. Жаркая темная энергия потянулась ко мне, легко проскользнула под рукав черного платья заключенной. Коснулась кожи – лаская, уговаривая, почти умоляя.

И он, должно быть, заразил меня своим безумием, потому что, забыв про все разумные доводы против, все правила и всякую осторожность, я кивнула, соглашаясь. Принимая неизбежное.

– Мне нужно будет прикоснуться… К коже.

– Где?

– В любом месте. К руке, к пальцам…

Я медлила всего секунду, но Паук будто почувствовал, что я сказала не все. Потому что сильнее сжал мою ладонь и повторил:

– Где? Где будет эффективнее?

– У виска. Или… Или на груди, там… где сердце.

Он коротко усмехнулся. Поднялся на ноги одним быстрым текучим движением, встал передо мной.

Я молча смотрела, как он расстегивает рубашку. Неторопливо, без спешки, пуговицу за пуговицей, не отрывая от меня темного взгляда, как будто бы я могла передумать, если бы он отпустил меня.

Если бы высвободил из паутины.

И если бы я этого хотела.

Последняя пуговица поддалась. Паук потянул полы рубашки в стороны, обнажая грудь. Янтарный амулет на толстой серебряной цепочке чуть покачнулся.

– Снимай перчатки, – коротко и глухо приказал Паук. – Обе.

– Но достаточно…

– Обе, – оборвал он. – Обеими руками.

Пальцы дрожали. Разношенные мягкие перчатки, ставшие столь привычными за долгие годы в Бьянкини, вдруг показались тугими и неподатливым.

Паук смотрел прямо на меня – сумрачно, выжидающе – и я не могла избавиться от чувства, что шагаю прямо в пропасть. Что это прикосновение, запретное, недозволенное, нарушающее все правила, за послушное соблюдение которых мне сохранили жизнь, станет началом падения. Крушения. Того, чего нельзя будет забрать обратно.

Я не ощущала человеческой кожи под обнаженными пальцами уже целую вечность. И боялась – до дрожи, до панически прерывистого дыхания боялась. Наверное, настолько же сильно, насколько по-настоящему жаждала этого.

– Закрой глаза, – тихо попросила я. – Пожалуйста.

Паук подчинился. Без слов, молча. Только резко втянул воздух, будто вдыхая запах, мой запах, запоминая его, и опустил веки.

– Давай, – выдохнул он. – Сейчас.

И я коснулась.

* * *

Я вошла в его разум свободно, не встретив привычного ответного сопротивления, которое всегда бывало с другими. Скользнула, как вода в пустой сосуд, жаждущий, чтобы его наполнили. В первое мгновение эта кажущаяся легкость испугала: если у Паука нет даже простейшего рефлекторного отторжения ментального воздействия, как же получится обмануть Витторио? Но, когда видения его прошлого закружили меня цветастым калейдоскопом, пришло истинное понимание произошедшего – Паук раскрылся, пропустил в свой разум именно меня.

Ослепительно-белое южное солнце на глубокой синеве неба. Яркие цветы на колючих ветвях причудливых деревьев. Воздушный змей в жарком мареве полудня, его длинный хвост завернут алой спиралью. Перепачканная мальчишеская ладонь, крепко сжимающая тонкую, но прочную нить.

В воздухе – смех, высокий и звонкий. Маленький Доминико держит в руках вырывающегося змея, и торжество рвется наружу, не желая оставаться внутри. Получилось. Он смог.

В его детстве было много солнца и смеха. Вот соленые морские брызги оседают на коже. Песок золотыми искрами сыпется сквозь пальцы. На фоне лазурных волн вырастает замок с семью башнями – по одной на каждого брата. Они, мальчишки Эркьяни, всегда были по-настоящему дружны.

А вот теплая улыбка на родных губах. Объятия. Мама – всегда самая прекрасная, всегда самая добрая. Отец – пусть он и хмурится, но в глубине души Доминико точно знает: ему простят и разбитые колени, и порванную куртку, и рассеченную бровь. Он прав – он вступился за младшего брата.

Ему всегда хотелось защищать. Маму, братьев, Ниаретт, весь мир. Темный огонь в его крови разгорался особенно ярко, когда что-то было не так – неправильно, ложно. Доминико всегда был защитником – он родился им.

Воспоминания проносились мимо, ускоряя ход, и я касалась их легко и бережно, опасаясь повредить, точно под пальцами были тончайшие шелковые нити. Лица родителей и братьев, руки, ловко вращающие темный накопительный кристалл, выстраивая потоки энергии в камне, ощущение свободы, когда ветер треплет волосы и гриву разгоряченного от скачки коня. В это хотелось окунуться, раствориться – стать частью этого незамутненного, всеобъемлющего счастья, которое наполняло жизнь Доминико.

Хотелось стать частью его жизни.

И вот она – нить, казавшаяся крепче, ярче других. Момент, пропитанный множеством противоречивых эмоций, отправная точка того, что преобразило мальчика в мужчину.

Маскарад. Кружащиеся в танце пары. Золотистые блики свечей на вычурных фамильных драгоценностях и кристаллах, украшающих камзолы и платья разодетых гостей.

Веньятта. Холодный город лжецов в дорогих одеждах. Город, где среди пустоты светских разговоров и фальшивых улыбок, среди неприязни и откровенной ненависти он вдруг увидел ее.

И она изменила его жизнь.