подавался днем, и, чтобы скоротать время, мы с сестрами и Родериком принялись играть в «Монополию» на террасе. Миссис О’Коннор вынесла нам кувшины с лимонадом и тарелку бутербродов без корочки, с мягким сыром и огурцами, но мы интересовались ими гораздо меньше, чем шоколадными зайцами и мармеладом.

Это должен был быть беззаботный день – весенний праздник на солнечной террасе, и для всех остальных, как мне казалось, так и было: всем было весело, даже Калле. Сестры сидели вокруг стола в своих роскошных пасхальных нарядах, а Родерик задавал тон общему настроению. На нем была ковбойская шляпа и сине-белая клетчатая рубашка с короткими рукавами; вокруг шеи был повязан галстук-шнурок.

Сестры передавали его шляпу по кругу, поочередно примеряя ее. Они, как и всегда, смеялись над его шутками, хотя казалось, что факт присутствия в компании мужчины веселил их больше, чем собственно сам мужчина. В доме царила женская энергетика, а отца, который мог бы ее разбавить, рядом не было; в результате Родерику было суждено исполнять роль обезьянки из зоопарка. Он вызывал наше любопытство и какое-то время казался забавным, но, прощаясь с ним в конце дня, все мы (кроме Розалинды) чувствовали облегчение.

За столом все болтали и смеялись, так что мое молчание оставалось незамеченным. Я размышляла, не рассказать ли им о новом предсказании Белинды. Я могла бы преподнести это как-нибудь беспечно и непринужденно. «Розалинда! – сказала бы я. – Ты ни за что не угадаешь, что случилось вчера вечером. Наша мать снова взялась за старое!» – «Ох, мама, – ответила бы Розалинда, театрально вздохнув. – Вечно она со своими шуточками».

Но я знала, что не смогу об этом шутить; это было не смешно.

– Кое-кто явно за тысячу миль отсюда, – усмехнувшись, сказал Родерик, протягивая мне игральные кубики. Все смотрели на меня – Дафни откусила голову у шоколадного зайца, Калла интеллигентно отправляла в рот одну мармеладку за другой, а Зили сидела, наевшись леденцов и перепачкав рот искусственным красителем. Розалинда нервно улыбнулась. Ей не хотелось, чтобы ее жених счел меня странной. Для странностей хватало Белинды.

Потянувшись через стол за кубиками, я коснулась руки Родерика и задержала на ней взгляд – темные волоски, очертания мышц… от него так и веяло жизненной силой. Наши с сестрами руки – бледные, безволосые, мышцы и кости упрятаны за невидимый слой жира, такие тонкие и нежные, словно с молока только что сняли сливки, – ни в какое сравнение не шли с его руками. Казалось, что своей огромной, тяжелой ручищей он может так сильно сжать мою руку, что от костей останется один порошок.

Взяв у него кубики, я бросила их на поле, и Зили немедленно начала передвигать мою фигуру, предугадав, что я этого делать не буду.

– Доиграй за меня, Зили, – сказала я.

Мне нужно было проветриться. Я встала и пошла в сторону леса, услышав сзади оклик Розалинды: «Айрис, ты куда?»

Сняв шляпу и обмахиваясь ей, как веером, я заходила глубже и глубже в лес в северном направлении. Что же мне делать с маминым предсказанием? Точно ли я говорила с ней той ночью? Ведь все это мне могло привидеться в кошмаре… Я шла дальше, радуясь молодой зелени весеннего леса, любуясь темными колоннами деревьев, настоящим природным Парфеноном. Надо мной щебетали птицы, сквозь кружево листвы пробивалось солнце, и меня тянуло все дальше. Я уже начала беспокоиться, не заблудилась ли я, как вдруг очутилась на поляне – той самой, где были похоронены мечты Эстер о счастливой замужней жизни.

«Нет, – подумала я. – Никакой это не знак».

Земля, покрывавшая свадебный фарфор и подарки Эстер, всю зиму была укутана снегом и больше не выглядела потревоженной, и осколки тарелок, брошенных мной сверху, наполовину ушли в землю – то тут, то там торчали их острые концы. Я потянула за один осколок и вытащила его. Увидев на нем рисунок – цветок яблони, я одновременно почувствовала и свое горе, и свою вину – эти два переживания были запрятаны во мне не так уж глубоко.

Мне стало жарко, я сняла жакет и села, облокотившись спиной о дерево и раскинув перед собой ноги. Я закрыла глаза и вскоре уснула. Мне приснилась Вероника: она сидела, поджав под себя ноги, на холме, где я зарыла вещи Эстер. Одета она была так же, как в тот день, – льняная розовая юбка, а сверху – ничего, только теперь она позировала мне, и это моя рука рисовала ее.

Во сне я всегда была прекрасной художницей. Я начала рисовать ее колени, потом поднялась к животу, груди и плечам; дойдя до лица, я заметила, что ее губы шевелятся, но не могла расслышать издалека, что она говорит. Я продолжала рисовать, а она что-то неслышно говорила, напряженно, словно взывая ко мне.

– Вероника! – крикнула я, впервые произнеся вслух ее имя.

Отложив альбом, я встала и пошла к ней, но сон начал меркнуть, что-то его нарушило, какой-то звук, доносившийся из леса, – хруст веток под чьими-то ногами. На поляне был кто-то еще.

Я открыла глаза и огляделась.

– Кто здесь? – робко спросила я. Снова треснула ветка, но я не поняла, в какой стороне. «Эй!» – я хотела крикнуть это, но из моего горла вырвался лишь скрипучий звук. Я вскочила и спряталась за стволом дерева, все еще сжимая в руке осколок тарелки – довольно острый, если придется обороняться. Я снова услышала треск и выглянула из-за дерева, надеясь убедиться, что на поляне никого нет. Мои глаза не заметили никакого движения, и все же я чувствовала чье-то присутствие, словно я была здесь не одна.

Мне хотелось позвать на помощь, но меня все равно никто бы не услышал. По правую сторону я увидела тропинку, которая вела к дому. Взяв себя в руки, я ринулась к ней.

На бегу я слышала за спиной шаги, и они становились все ближе. Я быстро оглянулась, но сквозь мелькание деревьев и солнечные блики толком не могла ничего разглядеть. Я бежала и бежала, заставляя себя быстрее переставлять ноги и оглядываясь каждые несколько секунд, пока вдруг не врезалась в дерево. К счастью, я ударилась не лицом, а плечом, но довольно сильно, и тут же оказалась на земле. Я кричала и извивалась, пока в конце концов не свернулась в маленький грязный комочек. Сквозь свое тяжелое дыхание я продолжала слышать шаги. Кто-то приближался. Я не знала, как далеко еще до дома и услышит ли меня кто-нибудь, если я закричу. Защищаться я могла только осколком тарелки.

Я начала плакать – еле слышно скулить от страха, и тут я услышала голос, который настойчиво сказал: «Они идут за нами, Айрис!» Мне был знаком этот голос. Я не слышала его уже девять месяцев. Приподнявшись, я огляделась, но вокруг никого не было.

– Эстер?

Это была она. Я точно знала: это была она.

9

Хромая, я пошла в сторону дома, не выпуская из рук осколка. Я понятия не имела, который был час, но наверняка все уже собрались к ужину и недоумевали, куда это я подевалась. Мне предстоял неприятный разговор.

Миссис О’Коннор встретила меня на кухне, и ее глаза расширились. Шляпку и жакет я оставила в лесу, поэтому ничем не могла прикрыть ободранную, всю в синяках руку. Мое платье было измазано в грязи, а кисть с зажатым в ней осколком кровоточила.

– Со мной все в порядке, – сказала я, хотя она ничего не спрашивала. Подойдя к дверям в столовую, я услышала голос Розалинды:

– А что, звучит неплохо: Розалинда Уайтли. И у нас с Родди будут одинаковые инициалы.

– Главное, не проси меня одолжить тебе запонки! – сказал Родерик, и все засмеялись.

Когда я вошла в столовую, Розалинда сидела, вытянув перед собой руку и любуясь кольцом с бриллиантом. Все повернулись ко мне, включая сидевшую напротив отца Белинду. Стараниями сиделки на ней было желтое платье, почти такого же цвета, как мое, волосы заколоты наверх, на груди – брошь с бриллиантами и сердоликом. Ее принарядили для празднования воскресения человека, в которого она даже не верила.

– Айрис, с тобой все в порядке? – спросил отец, и Зили взволнованно добавила:

– Что случилось? Мы