– Нет, – сказал отец. – Ее везут в санаторий Святого Обера, на побережье. Ей там понравится.

– А когда она вернется? – спросила Зили.

– Она не вернется, – сказал он.

И вот так мы окончательно лишились матери.

12

Про остаток недели рассказывать особо нечего. Мамы в доме не было. Розалинды тоже не было, и, какая бы судьба ее ни ждала, сюда она возвращаться не собиралась. Шла вторая неделя весенних каникул, погода стояла необычайно теплая и солнечная, но мы целые дни проводили дома, лежа на диванах и без особого энтузиазма читая книги и журналы. Одна лишь Дафна пару раз выходила, чтобы встретиться с Вероникой. Мы находились в каком-то странном, подвешенном состоянии, словно героини последних страниц пьесы, чьи скудные реплики были записаны на старой пишущей машинке, в которой кончалась лента.

В день свадьбы, за завтраком, отец предупредил нас, что никакой «ерунды» не потерпит. Ближе к вечеру, когда откладывать эту задачу дальше было нельзя, мы принялись одеваться. Для нас были приготовлены одинаковые платья, выбранные Розалиндой в более радостные времена. Длинные, светло-розовые, того же оттенка, что и пасхальное платье Розалинды, платья были сшиты из атласа, с прозрачным верхним слоем и круглым вырезом, украшенным крошечными кристаллами. Ансамбль довершали длинные розовые перчатки.

Дафни быстро оделась и ушла в гостиную рисовать; ее короткие волосы требовали лишь нескольких взмахов расчески, а тратить время на макияж она никогда не любила. Мы с Каллой и Зили по очереди закололи друг другу волосы, молча, лишь иногда подсказывая что-то друг другу.

Вскоре прибыл автомобиль с шофером, чтобы отвезти нас в церковь; отец же поехал за Розалиндой в отель. Видимо, справляться со свадебным нарядом ей пришлось в одиночку, если только кто-нибудь из женщин семьи Родерика не предложил ей помощь. Что же получалось? Это Розалинда оставила нас – или мы ее? Как бы то ни было, мне было грустно, что в такой день она совсем одна.

Большинство гостей уже собрались в церкви – их количество было весьма скромным. Родерик пригласил лишь несколько близких родственников и друзей; большинство скамей пустовало, но именно такую свадьбу и хотела Розалинда. Никаких излишеств. Я боялась, что семья Родерика заявится в костюмах для родео, но они были настоящими «новыми англичанами»: чопорными и заурядными в своих твидовых костюмах и старомодных шляпках с искусственными цветами. Я заметила Адель и Питера Толлсо, которые когда-то представили нам Родерика и из-за которых мы все теперь неслись к потенциальной катастрофе. Не дав им возможности помахать мне, я отвернулась.

Молодая женщина – видимо, кузина Родерика – подвела нас к нашей скамье, и мы сели, ни с кем не поздоровавшись. Родерик, в светло-голубом смокинге с обычными своими ковбойскими атрибутами – шляпой, галстуком-шнурком и сапогами, ждал невесту у входа в церковь. Он подошел к нам и сказал:

– Дамы, у вас такой вид, будто вас ждет пиратская казнь. – Стоя у нашей скамьи, он ожидал в ответ улыбок, которых не увидел. – Ну же, это важный день для вашей сестры, неужели вы не можете порадоваться за нее?

Ему казалось, что своими шуточками он сможет развеять наше траурное настроение, словно на нас всего лишь напала легкая хандра. Я подозревала, что Розалинда выдала ему более деликатную версию произошедшего с Эстер – внезапный грипп, не упомянув при этом предсмертный вой, разбитое стекло, наготу и растирание кровью. Должно быть, она передала ему слова доктора Грина, в которые тот сам не верил.

Пока Родерик что-то говорил, Зили взяла меня за руку и уставилась на витражное окно за алтарем: разноцветный калейдоскоп апостолов. Родерик стоял у нашей скамьи, как на дозоре, пока Дафни не сказала:

– Мы начнем притворяться, когда она приедет, хорошо, Род? – Правда, когда этот момент настал, притвориться мы, конечно, не смогли.

По церкви пронесся легкий трепет, словно стая птиц поднялась в небо; мы повернулись и увидели Розалинду. Она стояла у входа, держа под руку отца. Мы поднялись, как и все остальные гости, кроме Каллы – она продолжала сидеть, согнувшись пополам и обхватив голову руками. Зили еще крепче сжала мою руку. Дафни проявляла чудеса сдержанности.

Церковный орган заиграл свадебный марш, и отец с Розалиндой двинулись вперед. Ее свадебное платье, которое мы видели впервые, походило на закрытый цветок лилии, перевернутый стеблем вверх. Лицо Розалинды было скрыто вуалью, и ее саму было не разглядеть. Она проплыла мимо, не обращая на нас внимания, устремив глаза на свой «билет на волю» – Родерика.

Отец передал невесту Родерику и опустился на переднюю скамью, где остался сидеть в одиночестве. Церемония продолжилась, но я почти ничего не воспринимала, кроме вцепившейся в мою руку Зили и тихо рыдающей Каллы. Дафни толкнула Каллу локтем и прошептала: «Перестань уже!» – но та никак не могла успокоиться, и вскоре все родственники Родерика, сидевшие по другую сторону, стали оглядываться в поисках источника звука. Ее всхлипы никак не походили на слезы радости, и через какое-то время на нас стал поглядывать даже священник, но такое внимание лишь еще больше расстроило Каллу. Отец обернулся на нас, и тогда Дафни, реагируя на его взгляд, поднялась, взяла Каллу под руку и заставила ее встать. Они вышли на улицу, и церемония продолжилась. Розалинда ни разу не посмотрела назад.

После ухода Каллы плакать начала Зили – правда, беззвучно. Ее глаза полнились слезами, а в это время жених и невеста произносили свадебные клятвы и обменивались кольцами. Дафни и Калла на цыпочках прошли внутрь и сели как раз в тот момент, когда священник спросил, есть ли какие-либо возражения против этого союза. Некоторые гости из семьи Родериков повернулись к нам, но мы промолчали. Свои возражения мы уже высказали – только вот их проигнорировали.

– Представляю вам мистера и миссис Родерик Уайт-ли, – объявил священник, и Родерик нагнулся, чтобы поцеловать невесту. Гости встали со своих мест и принялись восторженно аплодировать.

– Нет! – вскричала Калла, но, кроме меня и сестер, ее никто не услышал.

13

Из церкви мы направились в отель – с тем же шофером. Всю дорогу Калла была безутешна, и недалеко от Беллфлауэра шоферу пришлось остановиться: Каллу вырвало на обочине; Дафни заботливо держала ей волосы. Мы с сестрами вели себя тихо: должно быть, все эмоции, которые мы в себе подавляли, нашли выход через Каллу.

В отеле, где Дафни провела столько времени, занимаясь неизвестно чем с Вероникой, я оказалась впервые. Это был реконструированный особняк начала XX века, ярко-желтый, с мансардными окнами и белыми колоннами по обе стороны от входа. Расположенный на побережье, он излучал великолепие, но при этом был притягательно старомоден. Теплый воздух, щедрое солнце на лазурном небе – как же хорошо, подумала я вопреки всему, что Розалинде выпал такой изумительный день.

У входа скопилась толпа гостей. Глубоко вдохнув морской воздух, я предалась мыслям о том, что проведу весь вечер здесь и не стану заходить внутрь, но поняла, что ни к чему себя обманывать: одно неверное движение, и меня ждут большие неприятности.

В холле гостей приветствовали Вероника и ее родители. На Веронике и ее маме, такой же высокой брюнетке, были пурпурные платья, и их глубокий аметистовый оттенок казался чужеродным на фоне светлых весенних тонов, преобладавших среди гостей. Невероятно, но маму Вероники звали Серис[15] – Серис Крим, что звучало как название французского десерта. Отца же звали просто Сидни: толстые стекла очков, отвратительно кривые зубы, похожий на клюв нос. Должно быть, этот низкорослый человек обладал внушительным состоянием и сильной волей, раз сумел привлечь внимание такой женщины, как Серис. Он стоял между женой и дочерью, будто зажатый в тисках, – они возвышались над ним пурпурными фламинго.

Увидев Дафни, Вероника весело помахала ей рукой. Она выглядела более юной, чем тогда, под вишнями. Сегодня она играла роль послушной дочери – то, насколько хорошо ей удается менять маски, я заметила еще по рисункам Дафни. После всего, что я видела и что