Саран скользит губами по моему бедру, и внутри снова разгорается томление. Губы на ноге, животе, груди… снова на шее. Как и тогда в гостинице, Саран изучает моё тело, и я плыву. Закусываю запястье, чтобы не застонать. Прикосновения Сарана всё более чуткие, словно он точно знает мои желания и ощущения – я бы сама не смогла ласкать себя лучше. Его ладонь скользит по внутренней стороне бедра, и от этого опять всё начинает дрожать и судорожно сжиматься внутри, я подаюсь навстречу его руке и сильней впиваюсь в своё запястье, сдерживая стоны.

Он опускается между моих ног, придавливает жилистым до каменной твёрдости телом – накрывает, не проникая, но прижимаясь так сильно, что зарождающаяся дрожь нарастает. С каждым его толчком, напоминающим близость, усиливается, и я стискиваю его бёдра ногами, царапаю плечи и хочу ещё-ещё-ещё, пока эта невыносимо сладкая дрожь не разливается по всему телу, прошивая позвоночник и заглушая остатки мыслей. Застонав, Саран содрогается, и между нами становится мокро.

Опускаю искусанную руку... Так хорошо, что не отказалась бы повторить. Саран тяжело дышит над ухом, его волосы, точно шёлк, скользят по моей пылающей щеке. Лежать под ним тоже неожиданно приятно… спокойно. А может, это просто отголоски испытанного удовольствия.

Оцепенение Сарана затягивается. Кажется, он боится шелохнуться, и я запоздало вспоминаю, что с женщинами до встречи со мной в гостинице он дела не имел.

– Впечатляет? – не могу сдержать лёгкой улыбки.

Приподнимается Саран медленно и осторожно, не придавливая своим весом. Заглядывает в лицо. Его глаза поразительно чёрные, и это должно пугать, но мне не страшно. Он странно на меня действует.

Взгляд Сарана невозможно прочитать, и мой вопрос начинает казаться чудовищно нелепым. От приступа самоедства спасает осторожное прикосновение к губам. Саран шепчет в них:

– Что ты чувствуешь? Хотя бы немного ощущаешь, что переживаю я?

Мне определённо хорошо, хотя и немного липко.

– Наверное, понимаю, – зарываюсь пальцами в пряди Сарана, он удивительно быстро восстанавливается после истощения, вон и волосы снова почти сверкают. – Тебе хорошо. Возможно, немного… э… волнуешься?

С парнями, точнее, с одним, я до взаимного удовольствия обжималась, но он впечатлениями не делился, поэтому мне трудно предполагать…

– Да, тебе ещё рано ощущать. – Саран осторожно скатывается с меня. Помедлив, отрывает от платья кусок подола, накрывает мой живот, протирает. – Но потом ты поймёшь, почувствуешь.

– Что?

– Меня.

– Как? – не вполне понимаю: он о полноценном сексе или ещё о чём?

– Драконы со своей избранной… чувствуют друг друга. Переживания, прикосновения… Говорят, это наивысшее блаженство.

На мой взгляд, это звучит, как реклама. Но решаю не портить момент насмешками.

***

Сарану чудится, что его кровь кипит, а тело перетряхивает, перекручивает. Ему хочется большего, хочется обладать Виторией, слиться с ней в одно целое. При мысли об этом его переполняет такая ошеломляющая энергия, что кажется, он сможет сорвать проклятые ошейники с себя и с неё. Он вцепляется в свой блокирующий ошейник, тянет изо всех сил, до боли в мышцах.

Витория приподнимается, тревожно смотрит ему в лицо:

– Что? Он тебя душит?

Мотая головой, Саран продолжает тянуть, но… к нему приходит осознание, что он только ощущает себя всесильным: магия вместе с могучей драконьей формой заперта.

Он неохотно разжимает руки. Убедившись, что с ним всё в порядке, Витория ложится рядом. Её запах пьянит Сарана, дразнит, манит взять её, и если бы он верил, что быстро доставит её к родовому артефакту, он бы не удержался от соблазна. Но Саран не знает, когда удастся провести её через ритуал, а если она понесёт до этого, её жизнь будет в опасности – этого он не допустит.

Притянув Виторию к себе, Саран её просто обнимает. Она напряжена, её тоже мучает страх, но в его руках Витория постепенно расслабляется, и уткнувшийся в её волосы Саран улыбается.

Драконы правящих семей ради усиления магической силы создали родовые артефакты, и теперь все их потомки ограничены в выборе спутницы, ведь не каждая способна выносить такое дитя. Но помимо власти правящие получили возможность с помощью артефакта быстрее устанавливать связь с избранными – женщинами, почти идеально им подходящими, достаточно сильными и совместимыми, чтобы родить двух-трёх наследников.

И пусть таких избранных, в отличие от истинной пары денеи, может быть несколько, Сарану нужна лишь Витория. Артефакт ещё не связал их, а ему уже хорошо, слишком спокойно с ней, от этого в его сердце зарождается тревога: никогда Сарану не было хорошо долго, поэтому каждая радость превращается в ожидание расплаты.

Но проходит минута, другая, третья… Саран и Витория снова забираются в ванну, целуются, жмутся друг к другу, надолго застывают в лихорадочных-нежных-незаменимых объятиях – и ничего страшного не происходит.

Саран ежесекундно прислушивается, но слышит лишь стук двух их сердец, и ему хочется верить, что это надолго.

Империя Эрграй, территория Фламиров, судебное здание Кардарха

«И зачем я со всем этим связался? – в который раз спрашивает себя Шурн. Он едва различает в сумраке металлические решётки малюсенькой камеры. – Никакого уважения: меня даже не в крыло для волшебников посадили, а в самую обычную камеру. Да меня в деревне засмеют!»

Почёсывая под тулупом вспотевшую грудь, Шурн опять вздыхает. В камере ему жарко, но скинуть верхнюю одежду и валенки он боится: а ну как потащат наружу, а он не успеет единственные приличные зимние вещи прихватить?

«Жадность сгубила кошку, – печально напоминает себе Шурн. – Я больше никогда-никогда не позарюсь на награду. Только вряд ли мне снова попадётся кто-то, за кого будут столько давать. Но ежели попадётся – молчать буду в тряпочку». Он ощупывает подбитый стражниками глаз, и разбитая нижняя губа подрагивает. Увидев портрет Витории в здании суда, куда пришёл в поисках наставника Лаэра, Шурн импульсивно крикнул: «А я её видел! Точно видел!»

С этого-то и начались его неприятности. Или с того, что он решил ничего не рассказывать стражникам, а дождаться кого поважнее, того, кто даст ему награду, а не присвоит себе заслуги и деньги?

Шорох нарушает тишину, проносится сквозь решётки камер и отзывается в пропотевшем теле Шурна дрожью. Через мгновение ему становится холодно. В полумраке коридора высвечивается что-то белое. Белая фигура беззвучно шагает по коридору между камер.

Когда у задержавшего дыхание Шурна начинает жечь в груди, он судорожно выдыхает облачко пара. В полумраке вдруг резко выбеливаются решётки: иней расползается по ним, ползёт по полу к Шурну.

Вскрикнув, тот поднимается с ногами на нары, орёт во всё горло: