Когтистая лапа стискивают бьющегося в судорогах Сарана, и король Элемарр взмывает вверх. Крик Сарана разносится над полями и лесами, постепенно превращаясь в сиплый вой.

Когда несколько часов спустя белоснежный дракон подлетает к королевскому дворцу Инклестин, Саран настолько охрип, что не может выдавить ни звука. Отец сбрасывает сведённого судорогами сына на вершину башни и обращается в человека. Ухватив Сарана за промороженные волосы, тащит к лестнице. Вниз-вниз-вниз – до самой темницы с чёрными сверкающими, как звёздное небо, стенами.

Король Элемарр, не удосужившись сказать ни слова, захлопывает и запирает дверь.

И только когда шаги отца окончательно стихают, Саран раскидывает руки и ноги в стороны, позволяя мышцам расслабиться. Открывает глаза. На потолке мерцают звёздами-искорками крупинки кристаллов.

«Мы с Виторией никогда не смотрели на звёзды, – устало думает Саран. – Вот было бы здорово лежать и просто смотреть. И чтобы никто не мешал…»

Саран смотрит на это сияние, и сердце его постепенно наполняется ужасом: в тисках поглощающего магию узилища он не чувствует Виторию, словно её нет. И это для него самая страшная пытка.

Империя Эрграй, территории Фламиров, остатки дома некроманта Лаэра

Крик Сарана рвёт душу. Паника хлещет меня, ломает кости, но опутавшее тело чёрное существо не даёт шевелиться. Сверху давит часть обрушившейся на сугроб стены, почти нечем дышать, я хочу вырваться, мне надо-надо-надо оказаться рядом с Сараном, защитить, спасти, но проклятое чудовище держит меня в снегу – безмолвно, страшно, несокрушимо.

– Отпусти, – моё бессильное шипение тонет в слоях колючих снежинок. – Отпусти…

Но существо не слушает, оно промерзает на мне, превращаясь в непробиваемую броню.

Саран кричит так, будто его убивают, разрывают на части. «Меня он не убьёт», – уверял Саран, но что с ним сейчас происходит?

Вдох-выдох – и новые попытки выбраться. Чёрная тварь держит намертво. Бессильные слёзы текут по щекам. Я всхлипываю, пытаюсь кататься в своей снежной могиле.

Крик Сарана вдруг становится тише, уносится куда-то вдаль.

Дракон его забрал? Унёс в тюрьму? Убил?

Нет, не убил – почему-то я в этом уверена, будто чувствую. И это даёт силы дышать. Если Саран жив – он выберется. И мне тоже надо выбраться, а то замёрзну и усну до весны.

Я просто обязана вырваться! Появление дракона вряд ли прошло незамеченным, сюда придут. А если явятся представители власти и всё здесь разворошат?

Надо выползать из сугроба и бежать, а там что-нибудь придумаю… А Саран – и с Сараном как-нибудь встречусь, он принц, о его судьбе узнать будет легко. Главное – сбежать отсюда подальше.

Но как, если я скована по рукам и ногам?

Не знаю, сколько ползла в проклятом сугробе, сколько рыла и ковыряла беспощадный снег сначала пальцами, потом ладонями, затем руками и даже головой с безумной мыслью, что это напоминает рождение со всеми мучительными для младенца сложностями. Когда сумрак почти могилы сменяется светом дня, я ощущаю себя новорождённой.

Выползла.

Лежу в мягком снегу, припорошившем дорожку, и тяжело дышу. Существо, до этого сковывающее всё тело, теперь сосредоточено на туловище. Оно замёрзло, колет и натирает кожу при каждом вдохе.

Небо чистое. Дракона нет. Возможно, бесшумное лежание в сугробе и, то, что не выбежала к Сарану, спасло мне жизнь, но всё равно горько. И альтруизмом я не отличаюсь, и с принцем знакома мало, но от своего бездействия тошно.

Приподнявшись на дрожащих от усталости руках, подтягиваю колени. Встаю. В доме нечего и надеяться отыскать убежище: крыша расплющена, продавлена до земли и вглубь земли – похоже, удара дракона не выдержал даже подвал.

Ветер треплет мои волосы, разносит пепел из разбитого очага, уносит прочь бумажку…

Бедняга Лаэр: мало того, что арестован, прошёл через конфискацию самого ценного имущества, так ещё и дома лишился.

А мне что делать? Еды здесь нет. На мне лишь тонкая сорочка. Может, если попытаться разобрать завал, найдётся что-нибудь полезное?

Но в руках такая слабость, что я скоро упаду, и не будет еды восполнить силы. Холод меня не убивает, но голод и истощение никто не отменял, я бы и сейчас чего-нибудь перекусила…

Пора уходить.

Через ограду лезть глупо, надо пройти там, где её разрушил дракон.

По рыхлому снегу обхожу дом…

Пятна крови во дворе безумно яркие, режут глаза пуще блеска снега. На подгибающихся ногах бреду к ним. Вглядываюсь. Пятен мало. Ранение Сарана должно быть небольшим. Надеюсь, оно небольшое, без внутреннего кровотечения.

Невыносимо хочется кричать. Зажимаю рот ладонью: нельзя привлекать внимание.

Сердце сковывает холодом, внутри всё леденеет от нечеловеческой тоски. Не могу дышать, не вижу, не… не живу. Стиснув лицо ладонями, бреду не глядя. Спотыкаюсь. Камни ограды острые, их шершавые прикосновения ранят ноги и руки.

Двигаться, надо двигаться. И я шевелюсь, иду прочь от дома, пробираюсь по снегу. Он не успел слежаться – мягкий, как пух. И кожа моя белая, как он, с таким же синеватым оттенком.

Не знаю, куда иду, но, кажется, направление верное.

Вдруг руки безвольно повисают, тело само разворачивается в обратную сторону, и ноги механически повторяют прежние шаги, неся меня назад к разрушенному дому.

Знакомое ощущение беспомощности… Самое время от ужаса свалиться в истерике, но тело спокойно возвращается по моим следам, идёт к поджидающему у сломанной ограды мужчине в роскошной шубе.

Глаза отца цвета неба над нашими головами. Никогда их пронзительная синева не пугала меня так, как сейчас, когда с каждым шагом к нему я острее ощущаю клокочущий в нём гнев.

Тело останавливается в шаге от отца.

– Дура, – почти выплёвывает он.

Стягивает с себя шубу и укутывает меня в мех. Тот и снаружи, и внутри шубы – на подкладке. Тёплый. Мягкий. Как тьма, медленно накатывающая на сознание.

Империя Эрграй, территории Киарстенов

Семь дней спустя

Пробуждение накатывает медленно, тонет в судорожных попытках ощутить, поймать, уловить хотя бы отголосок присутствия Сарана. Я протягиваю руку – и просыпаюсь. Одна. Как и все шесть дней до этого.

 Всего неделя прошла, а я начинаю сомневаться, что был побег и был Саран. Если бы меня жестоко покарали за своеволие, это доказывало бы случившееся, но после потери сознания возле дома Лаэра я проснулась в этой скромной комнате со стенами в цветочек и портьерами из однотонной ткани. Поверх одеяла лежала шуба. Сорочку на мне поменяли на более дорогую.