Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды Грейс Темплтон провела всю ночь, пересматривая эту запись по кругу, плача вместе с дочерью, разделяя ее печаль и шепча, что ей не стоит волноваться, что однажды они воссоединятся, она всегда будет утешать ее, всегда подставит свое плечо, даже если дочь не знает об этом, даже если она не помнит о ее существовании. Изменилась и сама Кира: волосы были распущены, раньше она всегда была с хвостиком, и копна ниспадала ниже ее уже развитой груди.
Любовь, которую родители испытывали к Кире, наблюдая, как сильно она меняется от видео к видео, только росла вглубь и вширь, потому что теперь у них были воспоминания не только о первых трех годах ее жизни, но и о том, как они разделили ее слезы, мечты, как она смеется, как развивается и взрослеет, словно на свободе, пусть даже Кира была заперта, как красивая птица в позолоченной клетке.
Специальный агент Спенсер, некогда сидевший рядом с ним, вышел из кабинета в дальнем конце офиса и подошел к Бену.
– Снова та девочка? Новая запись?
– Все так.
– Сейчас у нас другая девушка, Бен, та, что с четырнадцатого пирса. Мы не можем больше тратить на это ресурсы. Ты сам это знаешь. Твои поиски отняли у нас столько же ресурсов, сколько отнимают поиски тридцати пропавших без вести. Нет.
– Дай мне хотя бы день. Стандартная процедура: отпечатки пальцев, ДНК и проверка местности с помощью камер. На этот раз все… по-другому.
– Мы не можем, Бен. Мы близки к тому, чтобы найти девушку с пирса, и ты мне нужен. Парень уже признался. Нам нужны глаза, чтобы понять, куда он мог сбросить тело. Я хочу, чтобы ты поехал туда и занялся последними деталями. У нас наготове команда водолазов, они обыщут указанные нами места. Дело близко к завершению, но нужно сосредоточиться.
– Я обещал семье Темплтон, что проверю это.
– Я не могу допустить, чтобы один из моих агентов искал песок в пустыне, Бен.
– Я никогда не был одним из твоих агентов, Спенсер. Мы всегда были просто соседями по кабинету.
– Теперь ты один из моих агентов, что бы ты себе ни воображал. По-твоему, я не заслуживаю повышения, но у меня 114 раскрытых дел из 120. Ты же упорно тратишь время на висяки, но… каждый заслуживает того, чтобы его нашли. Не только Кира Темплтон.
– Ты придурок.
– Не заставляй меня подавать на тебя жалобу, Бен. Не надо так.
– Подавай, сколько влезет. Ты всегда был засранцем, и любой это подтвердит.
На лице Спенсера отразилось сожаление, и он громким официальным тоном произнес так, чтобы его слышал весь офис:
– Агент Миллер, вы отстранены от исполнения своих служебных обязанностей на один месяц, в течение которого вы не будете иметь доступа к объектам, ресурсам и материалам, являющимся предметом текущего расследования. Ваши дела будут автоматически переданы агенту Ваксу.
Бен кивнул, неверяще глядя на коллег, а те избегали встречаться с ним взглядом. Ему казалось несправедливым, что такой человек, как Спенсер, добился успеха, избегая неприятностей, а не встречая их лицом к лицу, как он. Миллер встал, взял свой серый плащ и в последний раз посмотрел в глаза Спенсеру:
– Знаешь, в чем отличие между нами? Тебя всегда волновал этот чертов коэффициент раскрываемости, а я заботился как мог о каждом несчастном, который исчез с лица земли.
– Так позаботься о том, чтобы не исчезла твоя карьера, – ответил ему Спенсер.
Бен повернулся и ушел, оставив Спенсера позади, не зная, что ждет его в будущем.
Некоторое время спустя файл под названием Kiera_4.mp4 появился в интранете в папке Миллера, где он хранил все материалы расследования Киры, но сам агент уже некоторое время в растерянности стоял на улице.
Он набрал номер Мирен Триггс, журналистки «Пресс», которая всегда была для него назойливее мухи, но та не ответила. Тогда он позвонил в «Манхэттен пресс» и попросил ее к телефону, но девушка с приятным голосом вежливо ответила, что Мирен весь день не было в редакции.
– Где тебя черти носят?? – выругался он, положив трубку.
Глава 40
У каждого из нас внутри есть тени всех форм и размеров, и, когда приходит время, некоторые из них вырастают, закрывая собой все остальное.
Мирен Триггс
1998
Зрелище было не из приятных, но когда в 1998 году по телевизору показали, как горит в огне Джеймс Фостер, пока я сидела на диване, разговаривая с его женой и почти ощущая, как его дети спят наверху, жалости я не испытала. Это было… как будто впервые в жизни на моих глазах негодяя настигла справедливость. Наконец-то.
Не помню, фыркнула ли я или расцвела ли на моих губах улыбка при виде этого образа, но, клянусь, именно так я чувствовала себя внутри. После первого шока от увиденного и прочитанного заголовка, бегущего по экрану (последние новости: Дж. Ф. сожжен заживо после освобождения без предъявления обвинения) на круглосуточном канале новостей, профессор сказал Маргарет, что сожалеет о том, что случилось с ее мужем, а я молча вышла на улицу, не желая показаться лицемеркой.
Мне было чертовски приятно, и я не хотела портить это ощущение. Особенно после того, как профессор сказал мне, что я одной ногой в «Пресс», если смогу пройти испытание и написать статью о Джеймсе этой же ночью. Я нервничала и радовалась. Это была сладкая смесь чувств. Несмотря на то что я не нашла Киру, ощущать справедливость было приятно, и хотя этот путь расследования оказался тупиком, я не собиралась так просто сдаваться.
Дождавшись полиции и повторив им то, что Джим уже рассказал прокурору, мы отправились в редакцию. И там случилось нечто волшебное. В этот час там почти не было сотрудников, а издатель встретил нас крепким и искренним рукопожатием. Я написала статью, которую мои родители с гордостью повесили в рамку в гостиной, и единственное, что меня волновало, – это не оставить ни малейшего сомнения в том, кем на самом деле был Джеймс Фостер. Когда я закончила и все зааплодировали, возник тот