— Господи, дочь моя, да ведь они уже взрослые, невесты.Нельзя же им ходить по деревне с открытыми головами.

Боже! Как можно этих десяти-двенадцатилетних детей, похожихна поблекшие осенние цветы, называть взрослыми да еще невестами? Действительно,куда я попала? Что за край?

Но в то же время я обрадовалась. Если уж таких малюток здесьназывают невестами, то я всем покажусь старой девой, засидевшейся дома, и никтонадо мной не будет смеяться, считая ребенком.

Позже всех в школу пришли мальчики. Они наравне со взрослымиработают дома по хозяйству, таскают из колодца воду, доят коров, ходят в горыза дровами.

Хатидже-ханым попросила ребят обождать немного за дверью иробко обратилась ко мне:

— Ты, кажется, забыла надеть платок, дочь моя?..

— Неужели это необходимо?

— Э… По правде говоря, конечно, необходимо. Впрочем,это не мое дело… Но ведь грех вести урок с непокрытой головой.

Мне стыдно было признаться, что я не знаю этого. Покраснев,я солгала:

— Оставила платок дома, когда уезжала…

— Хорошо, дочь моя, я дам тебе кусочек чистогобатиста, — предложила Хатидже-ханым.

Она пошла в свою каморку, достала из сундука, которыйотчаянно скрипел, когда его открывали, зеленый батистовый платок и принесла егомне.

Приходилось терпеть. Я накинула платок на голову, завязавего под подбородком, как это делали молоденькие цыганки-гадалки на стамбульскихулицах.

Стекло в окне, прикрытом наружным ставнем, вполне моглозаменить тусклое трюмо. Я незаметно подошла к нему и начала любоваться собой.Получив назначение в Зейнилер, я заранее обдумала свой учительский костюм. Помоему мнению, учительница при исполнении своих обязанностей не имеет права одеваться,как остальные женщины. Мое изобретение было очень просто: платье до колен изчерного блестящего сатина, на талии тонкий кожаный поясок, ниже два маленькихкармашка — один для платка, другой для записной книжки. Оживить это черноеодеяние должен был широкий воротничок из белого полотна. Я не люблю длинныеволосы, но учительнице не подобает быть коротко остриженной. Уже месяц, как яне подстригалась, но мои волосы не достигали даже плеч.

Собираясь на первый урок, я оделась именно так и долгоприглаживала щеткой упрямые кудри, чтобы они не лезли мне на лоб.

В зеленом батистовом платке Хатидже-ханым, прикрывавшем моикороткие волосы, которые, избавившись от щетки, тотчас восстали, в черномблестящем платье я выглядела так нелепо и курьезно, что едва не расхохоталась.

Представлю вам своих учеников-мальчишек, из-за которых мнепришлось повязать голову зеленым платком.

Прежде всего, маленький Вехби, который, словно мышь, сиделвсе время в нашем сундуке. Он действительно походил на забавного мышонка:черные блестящие глаза, точно бусинки, хитрое личико, острый подбородок. Вехбибыл первый озорник в школе.

Черный арабчонок Джафер-ага, круглый, как волчок, онотчаянно сверкал белками глаз, ослепительно белыми зубами, ярко-краснымигубами, улыбался, широко растягивая губы. Тем, кто называл его просто Джафер,он в школе не отвечал, а на улице забрасывал камнями.

Десятилетний Ашур, тощий, как скелет, изможденное грязноелицо его было изрыто оспой.

И, наконец, самая замечательная личность в классе — НафызНури. Ему минуло едва десять лет, но лицо у него было сморщенное, как усемидесятилетнего старца. Под подбородком красовалась большая золотушнаяболячка, которая только недавно затянулась, голая шея походила на ободраннуюветку; больные, припухшие веки были без ресниц, на яйцеобразной головекрасовалась белая чалма. Словом, это странное существо можно было показывать заденьги.

В то утро Хатидже-ханым положила возле себя длинные прутья,только что срезанные на кладбище, и принялась по очереди вызывать учеников. Вто время как один отвечал задание, весь класс по-прежнему галдел ужаснейшимобразом.

Помню, когда шум на уроке начинал беспокоить сестру Алекси,она скрещивала на груди свои желтые, похожие на тонкие свечи, пальцы, поднималакверху ясные голубые глаза, копируя изображение святой девы Марии, и говорила:«Вы заставляете меня испытывать муки ада». И, конечно, зачинщиком всякогобеспорядка в классе была обычно Чалыкушу. А теперь ей самой приходится страдатьот подобных шалостей.

Две недели я билась над тем, чтобы искоренить этот одуряющийшум, заставить учеников работать молча, выслушивать задание, которое давалосьодновременно всему классу.

Ну что ж, мои труды не пропали зря. Правда, в первые дни яне могла справиться с ребятами, несмотря на все мои старания. После розогХатидже-ханым, которые свистели в классе, словно змеи, мой голосок казался имтаким слабым… Порой, когда мне становилось невмоготу, я, обернувшись к двери,кричала:

— Иди сюда, Хатидже-ханым!

Старуха врывалась в класс, словно ведьма на метле, и помогаламне навести порядок.

Но в конце концов я вышла победителем в этой борьбе: классперестал галдеть. Теперь дети научились сидеть спокойно, понимать человеческоеслово. Даже Хатидже-ханым, которая считала, что чем громче класс кричит, темлучше усваивается урок, была довольна.

Она то и дело повторяла:

— Да наградит тебя аллах, дочь моя! Отдохнет теперь мояголовушка…

Однако это было не все, чего я добивалась: мне хотелосьсделать детей более веселыми, жизнерадостными. Но я часто теряла веру в то, чтомне это удастся.

На детях этой деревни, как и на ее домах, улицах, могилах,лежит печать черной тоски. Бесцветные губы детей не знают улыбки, в ихнеподвижных, всегда печальных глазах, кажется, навечно застыла дума о смерти.

Может быть, и я сама постепенно начинаю уподобляться им?Прежде я думала о смерти совсем иначе: человек работает, бегает, развлекаетсяпятьдесят — шестьдесят лет, словом, пока не выбьется из сил; но потом глаза егоначинают слипаться, испытывая потребность в сладком сне; тогда человек ложитсяв белоснежную постель, сон охватывает его тело, и он, улыбаясь, словно всладостном опьянении, постепенно засыпает. Белый мрамор, ослепительносверкающий в солнечных лучах, усыпан цветами; на мраморную плиту опустилосьнесколько птиц, чтобы напиться из маленьких ямочек.

Такая приятная, даже радостная картина рисовалась в моемвоображении при упоминании о смерти. А сейчас я почти на вкус испытываю горечьсмерти, вдыхая ее своими легкими вместе с запахом земли, алоэ и кипарисов.

В том, что дети угрюмы, невеселы, есть большая вина иХатидже-ханым. Бедная женщина считает, что основная обязанность педагогазаключается в том, чтобы убить в детских сердцах все земные желания. При каждомудобном случае она старалась свести малышей лицом к лицу со смертью. По ее мнению,несколько анатомических плакатов, висевших на стене, были присланы в школуименно для этой цели. Она заставляла весь класс хором читать мрачные иторжественные религиозные стихи: