Возможно, это было связано с кровавой жестокостью стихов, а может, с драматическим катарсисом.

– Слышали бы вы, что мы пели позже… У нас была «Песня чумного года».

– Извините. У вас очень хороший голос.

Нет, дело было не в словах, а в звуке ее голоса, голоса женщины, которая поет оттого, что любит петь.

– Мы, кажется, очень часто друг перед другом извиняемся.

– Да. Какая альтернатива?

– Хотела бы я знать, – отрешенно проговорила она, потом спросила: – Какие у нас дальнейшие планы?

– Я хотел бы узнать, что в письме Уолсингема.

– Вы знакомы с Эдвардом Четвиндом?

– Практически нет. А вы?

– Ровно настолько, чтобы знать: вам предстоит нелегкая работа. – Она оглянулась. – Если теплым приемом в библиотеке вы обязаны ему… то…

– Хм, – протянул Хансард и стукнул кулаком по баранке. – Я знаю, кто мог видеть письмо. Клод Бак.

Максвелл изумленно открыла рот.

– Клод Бак, автор «Рапиры Конингема»?

– Правильно говорить: Клод Бак, автор «Рапиры Конингема», которая пятнадцать недель была в списках бестселлеров и по которой сейчас снимают грандиозную киноленту. – Хансард рассмеялся чересчур громко, но радуясь, что смеется. – До того как к нему пришел писательский успех, он был историком. Мы вместе учились.

«И не Аллан нас познакомил, – подумал Хансард. – Хорошо, что хоть какие-то части его жизни не напоминают о смерти».

Они остановились в пабе в нескольких милях от Лондона. После чашечки кофе и корнуолльского пирога они вместе втиснулись в телефонную будку. Максвелл вставила в щель зеленую телефонную карточку, Хансард узнал в справочной службе номер и набрал его.

– Алло.

– Клод? Николас Хансард.

– Отлично! Ты давно задолжал мне ответный визит. Ты в Лондоне?

– Провожу тут кое-какие исследования, – сказал Хансард. – Собственно, поэтому я и звоню. Мне нужна помощь. Ты видел Скинские бумаги?

– О, так ты тоже ими занялся? Любопытные документы. Да, я их видел. Подозреваю, что я единственный символический американец, которому их показали.

– Я бы хотел их с тобой обсудить.

– Ладно, отлично, но ты же понимаешь, что мы отметим твой приезд?

– Конечно. Буду очень рад.

– Отлично. Увы, сейчас у меня сумасшедшие недели… сегодня не могу, а завтра я в Национальном театре читаю публичную лекцию о Джосайе Шенксе.

– О ком?

– Надо же, Николас, у вундеркинда-всезнайки все-таки есть пробелы в образовании! Вот что, приходи завтра на лекцию поддержать меня морально. Может, даже узнаешь что-нибудь… А Скинские бумаги обсудим потом за ужином.

– Отлично, Клод. Со мной приятельница, можно ее привести?

– Ужин на троих.

– Когда у тебя лекция?

– В семь в Литтлтоне – ты ведь знаешь Национальный театр? Да что я, конечно, знаешь. Подойди к служебному входу заранее – и спроси меня.

– Звучит интересно.

– Надеюсь, так и будет, – ответил Бак.

Хансард повесил трубку.

Эллен сказала:

– Значит, завтра в Лондоне?

– Завтра в Лондоне, в Национальном театре. Он читает лекцию о ком-то, про кого я никогда не слышал.

– Значит, это кто-то малозначительный.

Хансард вдруг ощутил ее близость, ее тепло.

– Отвезти вас домой? – спросил он, не совсем понимая, что хочет услышать в ответ.

– Я думаю, что это очень джентльменское предложение, – сказала она.

Какие бы слова Хансард ни хотел услышать, это были не они.

До города они доехали молча. Эллен попросила высадить ее у бакалейной лавочки. Хансард слегка нервничал. Огорчил он ее? Обидел?

Черт возьми, одиноко ему, что ли?

Он проехал по Пиккадилли-серкус и дальше по Хеймаркет до офиса «Американ экспресс», там спустился в почтовый отдел и показал документы. Ему выдали толстое письмо. От Анны. Хансард погладил конверт и сунул в нагрудный карман, словно боялся, что его выхватят.

Он вернулся в отель, заказал в номер чайник чаю, дождался, когда его принесут, и только потом распечатал конверт. Внутри было письмо и еще один конверт, Хансарду на его адрес в колледже, но без марки.

Анна писала размашистым почерком:

Тебе приятно будет узнать, что я вытаскиваю из твоего ящика тонны рекламных листков. Если тебя это не порадовало, имей в виду, что я складываю их в каминный совок, и мое отношение к жарко пылающему огню (и тому, чем можно перед ним заниматься) с зимы не изменилось. Так что вот.

Прикладываю письмо от Пола Огдена (друга Рича). Подумала, что ты захочешь сразу его прочесть, и нет, я не открывала конверт над паром. Полу чертовски повезло, что я неревнива.

Тарелки, которые ты оставил в раковине, вымыты и убраны. Твоя постель не застелена, потому что я сегодня в ней спала. В моей меня никто не дожидался. Надеюсь, так же обстоят дела и у тебя.

А.

Хансард бережно сложил письмо и убрал в кармашек сумки. Затем распечатал второй конверт. Письмо было аккуратно напечатано на компьютере «Макинтош».

Уважаемый доктор Хансард!

Не знаю, помните ли Вы меня, но я играл в «Делателя королей» с Вами, Ричем и миз Романо несколько недель назад. Теперь я студент Валентайна. Мне тут очень нравится. Честно говоря, я думаю, что четыре года в нижних кругах ада лучше старших классов, но в колледже мне очень нравится.

Так или иначе, я хотел снова спросить, не согласитесь ли Вы стать моим научным руководителем. Мистер Маришал в деканате сказал (цитирую буквально): «Если Вы убедите Николаса Вас взять, то я был бы опасным буйнопомешанным, если бы стал возражать».

По правде говоря, я не знаю, что делают научные руководители в колледже. Мой руководитель в старших классах по большей части внушал мне, что я должен баллотироваться в ученический совет школы и прочую муть про верность традициям школы. Я ответил, что верность традициям школы привела нас к войне с Россией в 1918-м. Он не знал, что мы воевали с Россией в 1918-м. Думаю, картина Вам понятна.

Я знаю, что Вы занимаетесь научной работой и часто уезжаете, и, разумеется, я пойму, если Вы мне откажете. В любом случае, надеюсь увидеть Вас, когда Вы вернетесь из Англии, и надеюсь еще сыграть в «Делателя королей». Я уже завербовал Рича и двоих соседей по общежитию в мою команду и буду счастлив, если Вы присоединитесь.

Пол Огден,

с надеждой стать

Вашим протеже

Хансард покачал головой. Он знал Пола Огдена. Черт, восемнадцать лет назад он сам был Полом Огденом. Поступить из школы в колледж было все равно что выбраться из озера расплавленной серы на свежий и чистый воздух. Со временем понимаешь, что воздух вовсе не свежий и не чистый, но ощущение, пока оно не прошло, упоительное.

А раз он больше не будет ездить в командировки для