Он указал. – «Костюмы к рождественской маске для ее величества, двадцать шиллингов четыре пенса». Приличная сумма.

– Жалованье слуги за три месяца, – сказала Эллен. – Но вы же не о том? – Она постучала карандашом по блокноту. – Для елизаветинской эпохи рождественские маски нехарактерны, это скорее уже двор Иакова. А Марло к тому времени давно умер.

– Тогда был их расцвет, да. Но, безусловно, можно представить, что такую маску давали для Елизаветы – она не меньше других любила театр. И если что-то пошло не так, понятно, отчего тогда они не распространились…

– Почему вы думаете, будто что-то пошло не так?

Хансард слушал ее вполуха. Мысли его уплывали, перед ними возникали картины неразберихи, пышных костюмов, внезапной крови… Он усилием воли вернулся в настоящее.

– Потому что эти записи замуровали в стене. – Он пристально взглянул на Эллен. – Понимаете, кто-то уничтожал улики.

– Возможно, – медленно проговорила она.

– Вот гляньте. – Хансард показал ей опись. – «Письмо Томаса Уолсингема Кристоферу Марло».

– Подлинность еще не установлена, – заметила она.

– Однако все сходится. И мы знаем, что Томас отчасти унаследовал шпионскую сеть брата… и что Марло последние годы жил у него. Итак, где письмо?

– Его здесь нет, я уже проверяла. – Она протянула ему белый листок. – Формуляр с отметкой о выдаче. Помните, мы говорили о профессоре Четвинде? Письмо у него.

– Так эти документы все же выдают на руки, – сухо заметил Хансард.

Они убрали блокноты за пятнадцать минут до конца трехчасового срока, просто чтобы увидеть лицо библиотекаря, когда тот войдет и обнаружит, что они готовы уйти. Это было хоть какое-то удовлетворение.

Перекусить зашли в кафе неподалеку от университета. Еда была ужасная – пластмассовая картофельная запеканка и пирожки, которыми можно мостить улицы.

– Неудивительно, что Марло вечно лез в драки из-за счета, – сказала Эллен.

Хансард рассмеялся, и это искупило все недостатки ланча.

Они пошли к машине кружным путем, поворачивая более или менее случайно, чтобы посмотреть дворики, лежащие в стороне от остальных улиц.

– Здесь, похоже, тупик, – сказала Эллен в конце довольно скучной кирпичной улочки, и они повернули.

На середине улочки, почти загораживая дорогу, стояли, прислонившись к стене, трое панков – два парня и девушка. Все они были в черных косухах и остроносых ботинках. У парней были прически шипами, у одного оранжевая, у другого синяя, у девушки – смоляно-черные волосы, зачесанные на одну сторону и заколотые кровеостанавливающим зажимом. Ее пояс был застегнут полицейскими наручниками, другая пара болталась и лязгала.

– Просто идите вперед, – сказала Эллен. – Может, им и нет до нас дела.

Однако, когда они приблизились, один из парней загородил Хансарду путь и выбросил руку, не то чтобы ударив, но довольно сильно задев его по плечу.

– Ты ведь не спешишь, чувак? В том-то и беда, все вечно спешат.

Он вновь положил руку Хансарду на плечо. Тот сбросил ее.

– Видишь, Билл? Чувак на драку нарывается. Первый начал.

Хансард огляделся. Глаза у подростков были расширенные, темные и голодные.

Внезапно Эллен потянула его за рукав. Она улыбалась – зловеще, как и панки.

– Давай, Джордж, – сказала она, обращаясь к Хансарду. – Вмажь им.

Панк, загородивший ему дорогу, чуть попятился.

– Да, Джордж, вмажь им, – передразнил другой, но голос у него немного дрогнул.

Хансард сглотнул и внутренне подобрался, затем подцепил пальцем наручник у девицы на поясе.

– Так ты их носишь, значит, – сказал он, надеясь, что сиплость в голосе звучит угрожающе, а не показывает его страх. Или показывает страх, который чреват опасностью.

Парни, стоявшие до сих пор в расслабленных позах, напряглись. Хансард потянул за наручники, глянул девице прямо в глаза и сказал:

– Ты знаешь, что значит носить их по-настоящему, детка?

Он поймал себя на том, что улыбается. Это не было намеренно или натужно. Его замутило.

Эллен привалилась к нему и обхватила обеими руками его запястье, вгоняя ногти в кожу.

– О-о-о, Джордж, – низко, с придыханием проговорила она, – думаешь, она согласится? Я уверена, она им дает. Могу поспорить, она для многих из них встает на коленочки.

Панки не то чтобы отступили. Хансард и Максвелл не то чтобы протиснулись мимо них. Произошло некое беспорядочное движение, и Хансард очнулся уже в конце аллеи. Он шел к машине довольно быстро, крепко держа Эллен за руку.

Он тут же отпустил ее. Они залезли в машину. В улочку Хансард не оборачивался. Он различил в зеркало заднего вида промельк черного, блик – возможно, что-то брошенное в машину, – но тем дело и кончилось.

– Простите, что втянул вас в такое, – сказал он, когда они выехали на шоссе.

– На самом деле это было не так уж опасно, – ответила Эллен. – Они не отморозки. Даже и не панки толком.

Она повернулась к нему, и Хансард глянул ей в лицо. Взгляд нее у нее был такой стальной, что он тут же отвернулся.

– Это вопрос, у кого первого сдадут нервы. Настоящих панков не проймешь, если не сблевать на них… хотя это следовало бы попробовать следующим. Но они были не настоящие панки, просто понтующиеся детки. Знаете песню? «Он с понтом из рабочих, но это фуфло, он папенькин сынок и просто трепло»[80].

– Я… не такой знаток уличной культуры.

– Вы отлично справились, – весело сказала она. – Если когда-нибудь еще решите провернуть такое, рассмотрите наручники.

– Э?

– Если на них ржавчина – не блефуйте.

– Ржавчина… о господи.

– Да-да, как увидите раны – уверуете[81]. – Эллен рассмеялась невероятно задорно.

У Хансарда заныло в груди.

– Прекратите, – сказал он, и она умолкла.

Мили через две она сказала:

– Если хотите, я вам спою. У нас в «Палимпсесте» были неплохие вещицы.

– У вас в…

– В моей группе, помните?

– Да. Да, спойте.

Она откинулась на сиденье.

Сияет полная луна

Из темных мертвых глаз.

На горле рваная рана видна

И кровь не запеклась…

«Что ж, сам напросился», – подумал Хансард.

Он выбирался на торный путь

И был в этот миг убит.

Он бежал, словно смерть

гналась по пятам,

Но смерть быстрее бежит…

– Вообще-то для припева мне нужно больше голосов, но он вот такой, – сказала она.

Сестра, сестра, огонь зажги,

Брат, ружье заряди,

Разбудите всех сильных и молодых,

Кровавый труд впереди.

На перекрестке ждите меня,

Собак пустите на след.

В полнолуние должен быть зверь убит,

Пока не наступит рассвет!

– Очень жизнеутверждающе, – сказал Хансард, однако напряжение отчасти спало.