— Да чего пугаться-то, — оживился Тимур. — Мы уже умылись, съели кашу и вот — рисуем. Правда, Тимофей… как там тебя по батюшке?

Тимошка не понял о чем спросил его Черниговский и, мило улыбнувшись, вернулся к делу.

— Мой сын гражданин Франции, — ехидно заметила я, — у него нет отчества, если ты об этом?

— Ну значит, как вернется в Россию оно обязательно появится, — заключил парень и опять потерял ко мне всякий интерес.

— Ты прав, — возвращая внимание Черниговского на себя, мило и с улыбкой ответила ему, но только, чтобы вновь поставить его на место. — Когда все утрясется, он возьмет фамилию моего будущего мужа и его отчество. Амиров Тимофей Валерьевич, согласись, звучит круто!

Глаза монстра моментально потемнели, а скулы на лице напряглись. И хотя он старался не подавать при Тимошке вида, что был в ярости, треск переломленного пополам карандаша в руке выдал его с головой. Но насладиться своей маленькой победой вдоволь я толком не успела.

— Тимош, доверяю тебе самому нарисовать небо вот этим карандашом, — протянув сыну голубой, Тимур резко встал из-за стола и, больно схватив меня за локоть, вывел в гостиную.

— Отпусти, больно, — тихо прорычала на парня, чтобы не напугать сына.

Но только все без толку, озверевший Черниговский тащил меня все дальше и дальше от кухни и, лишь добравшись до лестницы, ослабил хватку. Он загнал меня на вторую ступеньку, а сам остался внизу.

— Черниговский, ты совсем больной? Тебя наняли меня охранять, а не руки распускать! — начала возмущаться, чем еще больше разжигала яростное безумие в его глазах.

Тимур молчал, но всем своим видом давал знать, что на грани: крылья носа ходили ходуном, глаза почернели, все тело было напряжено, а ладони то и дело сжимались в кулаки и разжимались.

— Если ты такой нервный, то тебе не место рядом с нами! Сегодня же попрошу отца сменить охрану, — совершенно спокойно добавила и решила вернуться к сыну.

— Стоять, — тяжело дыша, рыкнул монстр и выставил передо мной руку, кулаком уткнувшись в стену и лишая меня возможности пройти.

— Ты — никто! Пустое место! — повысив голос, приблизилась к нему на полшага и начала тыкать пальцем в его грудь, только сейчас обратив внимание, что на нем была белоснежная футболка. — Кто тебе дал право так разговаривать со мной? Кто позволил прикасаться ко мне своими лапищами? Кто разрешил приближаться к моему сыну?

Я закипала с каждой секундой, с каждым брошенным словом и уже не могла остановиться. Мне хотелось найти слова, чтобы сделать ему больно. Так же, как когда-то было больно мне. В эту секунду ненависть к этому человеку приобрела невообразимые масштабы и требовала выхода. Я продолжала говорить ему обидные вещи, называть его "монстром", "чудовищем", "подонком", бить кулаком в его стальную грудь, но он так и не пошевелился.

— Ненавижу тебя! И всю твою семью! Ненавижу! — сквозь подступившие к горлу слезы бросила в лицо Тимура и тут же ощутила удар спиной обо что-то твердое.

Со всей дури Черниговский впечатал меня в стену и навис надо мной, удерживая меня своим телом, неприлично близко прислонившимся ко моему.

— Ненавидь, бей, кричи сколько душе угодно, — глухим грубым голосом произнес мне на ухо. — Все равно любить тебя буду, поняла? И сына своего я никому не отдам! Заруби себе на носу. Он мой! А ты моя!

— Да пошел ты, Тимур! Жену свою люби! — бессмысленно пытаясь оттолкнуть от себя Черниговского, выплюнула ему в ответ. — Нас ты потерял много лет назад. И вместо того, чтобы бесить меня своим присутствием, лучше бы оберегал свою Ингу. Поверь, я знаю, как никто другой, как больно носить под сердцем ребёнка и знать, что его отец с другой. Хотя бы одну свою беременную женщину имей совесть не обрекать на страдания!

То ли рык, то ли стон вырвался из уст Тимура, вжимавшего меня в стену все сильнее и безрассуднее, лишая возможности нормально вздохнуть. Слезы, застилая глаза, мешали хоть что-то рассмотреть. Наедине с Черниговским мне снова оставалось только одно: слушать.

— Я наказал себя уже давно за каждое сказанное тебе тогда слово! Твоя ненависть ко мне ничтожна по сравнению с тем, как я сам себя ненавижу за все, что натворил. Но ты…

— Мама, — раздался неподалеку детский голосок, прерывая Тимура на полуслове и заставляя его отступить.

Уловив момент, вынырнула из его сумасшедшей хватки и, вытирая ладонями непослушные слезы, побежала к сыну, который стоял на пороге кухни и, слава Богу, ничего не видел.

— Да мой хороший, — присела к нему и ласково приобняла за хрупкие плечи.

— Вот, я сам, — Тимошка протянул мне альбомный лист с разноцветными каракулями.

— Молодец! — похвалила сына, а затем взяла его за руку и повела в сторону нашей спальни. — Пойдем в комнату. Ты мне все-все расскажешь, а потом отправимся гулять.

Мне до безумия претило оставаться в этом доме, где от одной мысли о произошедшем снова и снова не хватало кислорода. Мы быстро миновали лестницу, где все также неподвижно стоял Черниговский, собрались на скорую руку и, взяв все самое необходимое, уже минут через пятнадцать покинули стены виллы и отправились изучать город.

По узкой дорожке вдоль берега мы добрались до центральной площади, где в это раннее время еще практически никого не было. А когда прошли чуть дальше, заметили паромную остановку и небольшой теплоход, который служил для перевозки местных жителей из одного прибрежного городка в другой. Не раздумывая, купили билеты и, удобно устроившись на верхней палубе, не переставали удивляться сказочным видам местности. Буквально через пять минут теплоход тронулся, унося нас все дальше и дальше от пристани.

" Я опять убежала" — пронеслось в голове, когда судно проплывало мимо нашего дома, где в окне моей спальни отчетливо вырисовывалась угрюмая фигура Черниговского.

¹— Это солнышко! — фр.

²— А что это такое? — фр.

³— Это грузовик! — фр

О своем импульсивном и необдуманном решении я пожалела спустя пару часов катания по озеру. Погода к тому времени резко испортилась: на смену солнышку пришли грозовые тучи и ледяной ветер. Паром плыл медленно и подолгу стоял в каждом населенном пункте. И если поначалу они казались необычными, каждый со своей неповторимой изюминкой и многовековой историей, то спустя время все городишки слились в моей голове воедино. Пейзаж тоже постепенно приелся и на смену восторженным чувствам пришла усталость, а чуть позже и праведный гнев на саму себя. Еще и Тимошка подливал масла в огонь, все чаще капризничая и просясь домой.

Как раз последнее меня волновало больше всего. На карте возле кассы, где я покупала билеты, маршрут казался круговым, но мы все плыли и плыли никуда не сворачивая, а значит только удалялись от Беллано.

Почти сразу мы с сыном спустились на нижнюю палубу, где было немного теплее, чем на верхней открытой. Но и это не сильно помогало согреться. Внутри помещение не отапливалось, а пассажиры, снующие туда-сюда, даже не задумывались прикрывать двери. Постоянный сквозняк, влажный промозглый воздух и полная растерянность создавали ощущение, что мы попали в западню. Все, что хотелось здесь и сейчас — вернуться домой.