Мы с братом переглянулись. «Да, да, увидите! — пригрозила мама, увидев наш испуг. — Я через неделю, не больше, уйду отсюда! Я позвонила Эмме, она ко мне завтра приедет. Я ей тоже всё расскажу! Она по телефону обещала меня отсюда вырвать! Исаак у неё уже получил за то, что вам помог! Я всё знаю, не волнуйтесь! Это вы думаете, что я дура и сумасшедшая! Но меня здесь все уважают: врачи, медсёстры и больные. Здесь твоя любовница! — неожиданно нанесла по мне „удар“ мама, хитро глянув на меня. — Она всем про тебя рассказывает, и про то, что её старый муж тебя с ней застукал в магазине! Она сказала, что из-за тебя потом у них скандал был, и что он вызвал к ней психиатрическую бригаду, когда она стала посуду в доме бить! Она его не хотела вначале видеть. А теперь они как „голубь и голубка“, сидят на скамеечке и целуются. Она даже Робинзон про тебя рассказала». Меня потом прошибло от таких подробностей! «Так вот почему Робинзон меня так внимательно рассматривала!» — понял я.

«Когда вы придёте?» — спросила напоследок мама, когда мы уходили, и мы поняли, что состояние у неё всё же улучшилось. «Ты принимаешь лекарства?» — спросили мы. «Не ваше дело! — разозлилась опять она. — Мне не нужны никакие лекарства». — «Зайдите потом, — попросила медсестра маму, — когда закончите разговор, принять лекарства». — «Идите, — сказала мама, недовольная нашим „свидетельством“, — или подождите, я сейчас приду. Это галоперидол, — сказала она, выйдя через пять минут, — хоть он мне и не нужен, но я должна глотать эту отраву — из-за вас!».

«Хорошо, что вернулась в семью!» — сказал я на обратном пути. «Кто?» — спросил брат. — «Эсмеральда». «Ты преждевременно радуешься! — не успокоил меня брат. — Ты же слышал, какая она энергичная и какую пропаганду в больнице развернула».

В тюрьме тоже произошли изменения, уволился начальник техотдела Галушка. А на смену ему пришёл лет 42-х, длинный, худощавый, с заострёнными скулами и острым носиком, с голосом на срыве — новый начальник техотдела по фамилии Бусурманов. Это был уже не украинец, а татарин, и с собой он привёл ещё одного татарина — инженера по имени Шамиль: невысокого роста, лет тридцати пяти курчавого татарина. Шамиль разговаривал, как по-татарски, с «тарабарским» акцентом — торопливо, запинаясь. Он сменил Корниенко, который ушёл вслед за Галушкой, таким образом, тюрьма выменяла двух украинцев на двух татар. Один гость хуже татарина, а здесь сразу два непрошенных гостя! Бусурманов решил сразу работу поднять на невиданный уровень и стал придираться к моим чертежам: то шрифт не тот, то стрелки не так нарисованы. Он окончательно отбил у меня «интерес» к машиностроению, и я решил вообще ничего не чертить. К брату он относился тоже без любви, но побаивался. Хорошо он относился только к Козёлкину — технологу. Но тот для этого всё делал, выполняя любые требования Бусурманова по первому зову, смотрел на него с огромной любовью и почтением. «Он из рода „петрушек“ — помещичьих слуг, что были когда-то на Руси, и в их генах записана память татарского ига», — понял я. С Шамилем Бусурманов был как с братом родным! Они, как оказалось, вместе учились и были, наверное, из одного татарского стана. Хотя Бусурманов по-русски говорил без акцента и выдавал себя за русского. Может, так и значился в паспорте? За 300 лет русские растворились в татарах и — наоборот.

Брат учился на втором курсе юрфака, и у него подошло время практики, которую он должен был пройти в прокуратуре, что дало ему право не «сидеть» в тюрьме пару месяцев. Это он охотно и сделал. Я остался один против двух татар, напуганного ими Козёлкина и зэка-копировщика. Я решил, что мне тоже лучше выйти на «свободу»! Но как? «А очень просто, — решил я, — буду посылать Бусурманова подальше!». Я ему так и сказал, что если ему не нравится, как я черчу, то он имеет полную возможность это сам сделать. «Да, стало хуже, — согласился Козёлкин, — жалко, что Галушка ушёл». — «Что у вас там с Бусурмановым?» — спросил меня, улыбаясь, начальник колонии Кимягаров. «Антисемит», — тоже улыбнувшись, ответил я. «Ну, понятно», — сказал он. Через неделю состоялось собрание ИТР у главного инженера с темой «Персональный вопрос». «Он не выполняет мои распоряжения, — начал свою обвинительную речь Бусурманов. — Сводит с пути Козёлкина — молодого специалиста! Уговаривает его играть в морской бой, Козёлкин нам рассказал!» — с довольным видом сообщил Бусурманов. «Ты что, это сказал?» — спросил я у Козёлкина, который сидел рядом. «Да», — согласился Козёлкин. «Так ты же сам играл в морской бой!». — «Да, редко, но я в этом признался», — произнёс Козёлкин, не глядя на меня. «Козёлкин — молодой специалист, — ещё раз подчеркнул Бусурманов, — и он видит дурной пример». «Так Козёлкин же старше меня!» — возразил я. «Кроме того, — продолжал Бусурманов свою обвинительную речь, — меня обвинили в сионизме», — указав на меня кивком. «Не в сионизме, а наоборот», — поправил я его. «Как наоборот?» — не понял Бусурманов и все остальные. «Гляньте в Большую советскую энциклопедию, — посоветовал я, — или в политический словарь». — «Кимягаров предал!» — понял я и отнёс его тут же ко второй группе предателей по моей «украинской» классификации. Решение собрания было — объявить мне предупреждение. Придя на следующий день на работу, я первым делом подошёл к окну и распахнул форточку. «Зачем? — спросил зэк. — И так холодно». — «Зато вонять меньше будет!» — указал я на Козёлкина. «Воняет — не нюхай», — возразил мне Козёлкин. «Я бы с удовольствием!» — ответил я. «Ну, ты даёшь! — сказал мне зэк, когда Козёлкин вышел провоняться. — Воюешь со всеми сразу одновременно, так нельзя, — поучительно сказал он, — так проиграешь». Через несколько дней меня пригласил к себе главный инженер и сказал, что по производственной необходимости мне придётся какой-то период — несколько месяцев, ездить с зэками на завод Таджиктекстильмаш и руководить там их работой — производством станин станков, т. к. на заводе не хватает рабочих. «Согласны?» — спросил он меня. «Согласен», — обрадовался я, поняв, что это ссылка, но не в Сибирь, хотя и в Среднюю Азию тоже ссылали.

Начальство решило убить двух зайцев, меня наказать, а главное — польза для тюрьмы: практически за бесценок получать станины с завода, послав туда своих рабов-зэков и их начальника — меня. Из инженера я превратился в надзирателя. Зато не иметь дела с Бусурмановым, лучше уж с зэками. На следующее утро, придя в тюрьму, я увидел в грузовике 11 зэков, а моё место было в кабине рядом с шофёром: не у окна, но и не у параши. Мы поехали на завод Таджиктекстильмаш. Мои зэки относились к категории т. н. «расконвоированных» — не нуждающихся в охране. Хотя они и не имели права одни гулять вне тюрьмы. Так же и тюремное руководство не имело права мне, вольнонаёмному, и без оружия, поручать их сопровождать. Свою деятельность, когда мы приехали на завод, я начал со знакомства с зэками по списку. Они все были средне-азиатами: два узбека, а остальные — таджики в возрасте от 25 до 32 лет. Все сидели за серьёзные преступления и осталось отсидеть от одного до пяти лет. Конечно, кому осталось один год отсидеть, и он уже девять лет отсидел, не было смысла убегать, а у тех, кому оставалось ещё пять лет отсидеть, опасность побега была. И такая опасность побега была со стороны Хасанова, но не профессора-психиатра, а 25-летнего зэка, сидящего за убийство. Почему его «расконвоировали», трудно сказать, я бы скорее воров расконвоировал, чем убийц. Но это решал не я, а тюремное начальство, возможно, из-за того, что его родственники были ещё более видными людьми, чем профессор Хасанов. Я его сразу из всей группы выделил, и ещё одного тридцатилетнего таджика по фамилии Сангиев, который сидел за кражи и очень угодливо на меня смотрел. Остальные ничем не выделялись, все были одеты в синюю зэковскую робу и шапочки на голове. Ознакомил их ещё раз, а один раз, наверное, это уже сделало тюремное начальство, с правилами поведения. А именно: я их привожу в цех, там их расставляет мастер цеха по рабочим местам. Без моего разрешения они не имеют права отлучаться из цеха, кроме туалета! Все недоразумения с заводскими людьми или между собой решать через меня! Ничего не покупать в магазине и не принимать у заводских спирт и наркотики! Затем я попросил их подождать во дворе завода — на траве. Они расположились на траве, а я отправился к главному инженеру завода Карапетяну решить вопрос, где и под чьим руководством зэки будут работать. Главный инженер меня принял пренебрежительно, зная, что я из тюрьмы привёз зэков в качестве рабочих, но это были его условия: «Хотите станины для ваших станков — присылайте своих рабочих, у меня их для завода не хватает», — сказал он. Как бы, условия самообслуживания: он предоставляет литейный цех, формовочную смесь, оборудование и руководство работой, а делать должны мы. Он, наверное, считал, что в тюрьме работают не зэки, а такие же рабочие, как у него, и поэтому не испугался 11 зэков в тюремных робах у себя на территории. Зато испугались начальник цеха и мастер, когда я им привёл в цех этих 11 зэков. Передал зэков мастеру, и он развёл их по рабочим местам, где они принялись копаться в формовочной смеси, похожей на чернозём.