Мама к чаю не притрагивалась и продолжала нас отчитывать, причём её голос уже звучал довольно громко и был за кибиткой слышен. Хотя прохожие были не большие «интеллигенты», но они, мы видели, реагировали на скандал в нашей кибитке. Значит, и у нас, «шляпников», не всё в порядке в доме! Мама сидела на топчане и ораторствовала. Прошёл уже час, а скорая все не приезжала! Наконец, скрипнула калитка, и появились те, которых мы так долго ждали. «Что это за медработники?!» — спросила, встрепенувшись, мама, но к её чести, сохранив выдержку и не вскочив с топчана. Я почему-то решил изобразить любящего заботливого сына и сел рядом, тоже на топчан. «Тьфу на тебя, негодяй!» — выругалась мама в мой адрес. В кибитку вошла двухметрового роста баба с большой и круглой, как чугунок, «башкой» и круглыми, выпученными коровьими глазами, в грязном халате. «Кто больной?!» — строго спросила она. Я встал с дивана, чтобы на меня не подумали, и предательски, как хохол, указал на свою еврейскую мать лёгким кивком головы. «Эта?», — тетка с «коровьими глазами» оказалась врачом психиатром. И тут же вошло ещё двое дурацкого вида мужиков в таких же грязных халатах — санитары. «Нет у нас больных! — ответила мама. — Кто вам такое сказал, что у нас есть больные?!». — «Ну, нам сказали, что у вас что-то с желудком не в порядке!» — придумала идиотскую причину психиатр. «У меня всё хорошо с желудком!» — отреагировала мама. «Ну, что вам пища какая-то вредит», — настаивала психиатр. «Я ничего не ела, и мне ничего не вредит». — «Ну, что вас хотят отравить!» — наконец, «родила» психиатр. «Кто это вам наговорил?! — спросила мама. — И вы их слушаете?! А вы знаете, кто я такая?! Как я работала?! Мой авторитет?! Вы меня знаете?! Правда?! Первый раз видите, и только из-за того, что они вам наговорили, ставите диагнозы! А вы знаете, что я на вас в суд за это подам!» — всё больше давила мама, и психиатр обмякла и стала как бы меньше. Пришлось прийти к ней на помощь. «Расскажи психиатру про папу и нас, что мы тебя травим, что ты и сейчас не хотела кушать, боясь, что мы тебя отравим», — указал я маме путь в ловушку, чтобы идиотка-психиатр что-то поняла и смогла диагноз какой-нибудь «прилепить». — «Врёшь! — ответила мама. — Ничего этого я не говорила! Другое дело, что вы плохие дети, но я ничего не говорила про отравление. Вот, смотрите, — стала доставать мама из своей сумочки документы, бумаги, — вот моя трудовая книжка: зав. детским домом; зав. детским садом; медаль за доблестный труд в годы войны; характеристики. Я вас спрашиваю: может сумасшедшая всё это иметь?! Просто эти дети — бандиты, сюда меня заманили, чтобы забрать у меня квартиру, которая у меня на Украине!». Дело «на глазах» разваливалось. Психиатр уже выглядела более сумасшедшей, чем наша мама. Для них мама была логичной, убедительной, а она продолжала: «Вы что, не знаете современных детей?! Так что не суйтесь в частную жизнь, мы сами, как-нибудь без вас разберёмся! — заверила она психиатра. — Чужие дела — потёмки!» — поучала она психиатра, и та уже не знала, как ей уйти. Тут брат нанёс решающий удар! Он сказал психиатру: «Вопрос о её госпитализации решён с доцентом кафедры психиатрии, и её ждут в клинике!». — «Ах, сволочи, негодяи!» — сорвалась мама. Такая наша «подлость» вывела её из равновесия, и она стала такой, какой её хотела видеть психиатр. Она запустила в брата чайником, мне достался стакан. Психиатру заслуженно досталась большая фига, приставленная к её носу: «Вот вам всем, никуда я не пойду!». — «Мы ещё никогда так просто не уходили! — радостно, по-садистски улыбнулась психиатр. — У нас есть для этого санитары». — «Хорошо, я пойду! — согласилась мама. — Но я вам всем устрою!» — и она первая вышла из кибитки, а два санитара, как бараны, лениво поплелись за ней.

Как только мама вышла за кибитку, она, как в спринте на сто метров, ловко забежала за угол и понеслась! В течение нескольких секунд она была уже далеко. Психиатр и санитары стояли, не двигаясь, как вкопанные! Они не привыкли на улице за кем-то бежать, очевидно, не были натасканы на это. И тут один из нас отважно бросился вдогонку! Это был брат! Хоть он был и моложе мамы, но с трудом настиг ее и, схватив, как преступника, за шиворот — отважно привёл и сдал в руки санитаров. Это их впечатлило, они переняли «подарок»! Им самим не пришлось ничего делать. Мама, поняв, что проиграла, сама пошла к санитарной машине. Оттуда из окошка она погрозила нам с братом пальцем. Машина уехала, и мы с братом вздохнули с облегчением. «Давай тоже поедём в клинику, — предложил я. — Вдруг её эти идиоты выпустят!». Мы остановили первую попавшую машину и помчались вдогонку. А вдруг, там некому будет сбежавшую маму догнать! Зайдя во двор первой городской больницы, где в конце располагалась психиатрическая клиника, я увидел, как из приёмного отделения двое санитаров под руки вели молодую женщину в домашнем халатике — по направлению к психиатрической клинике, где должна была уже быть и наша мама. Женщина была в очках, шла, не сопротивляясь, и смотрела сквозь меня, ничего не замечая. Брат на меня посмотрел — это была Эсмеральда! «Молодцом!» — сказал Исаак, услышав от нас, с каким трудом мы положили маму. И ещё больше обрадовался, узнав, что мы не пустили её к Эмме, т. е. — к ним домой. «Молодцы, молодцом! — ещё более уверенно повторил он, очевидно, представив себе картину: мама у них поселилась жить. — Я поговорю с доцентом кафедры Робинзон, — добавил он, — чтобы её как следует, пролечили! И мы с Эммой посетим её в клинике», — добавил он. Отцу мы тоже сообщили и сказали, чтобы он приезжал к нам и занимался обменом квартиры — маму подлечат, но всё равно им лучше жить с нами в одном городе. «Нужно её согласие», — сообщил со страхом отец. «Вот и попросишь у неё, — пошутили мы, — она тебе даст!». — «Вы что?!» — испугался отец. «Ты у неё „согласие“ получишь! — продолжали мы по телефону с ним шутить. — Мы уже получили, сейчас твоя очередь получить!». — «Ах, вы шутите!» — успокоился он. «Приезжай поскорее! — подчеркнули мы ещё раз. — Увольняйся с работы, ты всё равно на пенсии. А после посещения мамой твоей школы „бандиту“ не место в рядах педагогов советской школы! Устроишься в Душанбе работать», — успокоили мы его.

На следующий день пошли к маме в клинику. Позвонили, как и в тюрьме, в Зелёные ворота, но деревянные. Открыл не солдат с автоматом, а медсестра, но не менее грозная. «Мы — дети нашей мамы», — как можно ласковее сказали мы, будучи уверены, какой авторитет бандитов создала нам мама. И действительно, медсестра долго и внимательно нас разглядывала, а затем уже удивлённо на нас смотрела. Она оясидала увидеть других «бандитов». Мы ещё раз улыбнулись, и она нас впустила в узкий длинный двор больницы, где около одноэтажного здания барачного типа стояли скамейки зелёного цвета, на некоторых сидели посетители с больными. Это было женское отделение. Больные ходили взад и вперёд: кто с безучастным видом; кто нервно; кто гримасы корчил, и смотрели на нас с интересом или опаской. Некоторые больные ходили поодиночке, другие парочками, взявшись за ручки или под руки, как в детском саду или в школе для слаборазвитых. Все были заторможены и ходили, как роботы. Мы ожидали появления мамы, сидя на скамейке. «Она не хочет к вам выйти, — сообщила медсестра. И увидев, что мы не уходим, добавила: — Хорошо я спрошу у врача, может, она поговорит с вами». Нас приняла у себя даже не простой врач, а доцент Робинзон — высушенная маленькая старушка лет 70, крашенная под блондинку и завитая под пуделя, в очках с очень толстыми стёклами. Она поздоровалась с нами за руку, встав из своего кресла. «Здравствуйте», — произнесла Робинзон так, что на Украине никто бы ей этого не простил! И фамилия у неё звучала не многим лучше, чем Рабинович. У неё в кабинете, на стульях вдоль стены, сидело человек пять врачей — все женщины. И мы поняли, что Робинзон решила воспользоваться нашим приходом, познакомиться с «бандитами», а также поучить своих врачей, устроив нам перекрёстный допрос! Она долго молчала, нас разглядывая, пригласила сесть около врачей на свободные стулья. «Расскажите про свою маму», — ласково предложила она, прервав молчание. По старшинству начал брат, да и мне с моим тихим охрипшим голосом не следовало начинать. Он долго и подробно рассказывал течение болезни у мамы. Робинзон внимательно слушала, больше глядя почему-то на меня, вероятно, по мне — младшему, определить, не врёт ли брат. После того, как брат закончил свой рассказ, она обратилась к врачам: «Учитесь, как надо докладывать больных! — сказала она, деланно улыбаясь. — Вы же не врач? — риторически спросила она брата, зная, конечно, кто он. — Он описал типичную картину заболевания, — похвалила она брата, укорив тем самым врачей. — А где отец? — спросила она. — Желательно, чтобы он приехал — претензии ваша мама предъявляет в основном к нему! Ну, а вы — тоже инженер?» — спросила она меня в конце. «Он мечтает стать врачом», — ответил за меня брат. Робинзон на меня внимательно, подозрительно посмотрела и спросила: «А каким врачом?». — «Терапевтом», — ответил я, поняв, что если скажу психиатром, то и мою историю болезни захочет узнать. «Почему вдруг медицина? — все же спросила она. — Почему такой резкий поворот?». — «Проверяет, не „чёкнулся“ ли я, — понял я, — для шизофреников характерна резкая перемена интересов». Я тоже мог бы не хуже брата описать психическое заболевание мамы, прочтя не один учебник по психиатрии, но, во-первых, голос мешал, а во-вторых, точно решила бы, что шизофреник. Инженер — изучает психиатрию! Поэтому я как можно спокойнее и равнодушнее объяснил, что хотел ещё в 14 лет в медучилище поступать, а не в машиностроительный техникум, но отец-механик уговорил. «Ну, ясно», — немного успокоилась Робинзон. Все же почувствовал, что она мной заинтересовалась. Затем она сделала знак одной врачихе, и ввели мать. Мама вошла несколько заторможенной. Очень любезно с Робинзон поздоровалась, проигнорировав нас. «Ваши дети!» — сказала Робинзон. Мама ничего не ответила, только косо на нас глянув. «Вы любите ваших детей?» — спросила садистски Робинзон. «Конечно», — сказала мама, взяв, как всегда, себя в руки. «В чём же дело?» — спросила Робинзон. «Дело в том, — ответила логично мать, — что дети всегда меньше любят мать, чем мать их. Мать остаётся всегда матерью, даже если дети совершают некрасивые поступки». — «Ну, а какие некрасивые поступки совершают ваши дети?» — спросила Робинзон. «Они, для чужих совершают только хорошие поступки, — заверила её мама. — Они хорошие люди, но они не должны вмешиваться в личную жизнь родителей», — резонно сказала она. «А что, муж у вас плохой?» — спросила Робинзон. «Нет, он, как все мужчины, тоже неплохой. Но знаете: „чужие дела — потёмки“! — сказала мама и добавила: — В семейной жизни всякое бывает, и это должны решать родители между собой, а не дети!». — «А чем же ваш муж не такой, как вы бы хотели? — спросила Робинзон. — Вы же с ним прожили столько лет вместе!». — «Тридцать лет, — уточнила мать, — и всё было хорошо, пока дети не стали вмешиваться в нашу жизнь, но это он виноват! — добавила она. — Он не умеет самостоятельные решения принимать». — «Так кто всё же виноват, — настаивала Робинзон, — дети или муж?». — «Знаете, что я вам скажу! — философски произнесла мама. — Никто не виноват, жизнь — сложная вещь! И в каждой семье бывают недоразумения, но они должны решаться внутри семьи, а не с помощью врачей! Я приехала навестить младшего сына, — указала она на меня, — а меня взяли и бросили в психиатрическую больницу! Как бы вы себя почувствовали на моём месте?» — спросила она Робинзон. Робинзон от такой перспективы передёрнуло. «Но, у вас не просто недоразумение! — „отошла“, как от проклятья, она через несколько минут. — Ваши дети и муж, вы считаете, настроены против вас враждебно, совершают поступки, наносящие вам вред: портят вещи, отравляют еду!». — «Кто вам такое наговорил?! — посмотрела на нас осуждающе мама. — Вы их слушаете?!». — «А что, разве нет?» — спросила Робинзон. «Я это вам сказала?! — спросила мама. — Я только сказала, что в любой семье бывают проблемы!» — чем Робизон заметно озадачила. «Хорошо, подождите, пожалуйста, в коридоре, — попросила маму Робинзон, — дети сейчас к вам выйдут. Вы хотите с ними пообщаться, ведь да?» — спросила она с надеждой, что мама откажется, что тоже было бы не в её пользу. Психически больные не хотят обычно родных видеть, которые им всё портят. «Да, конечно, — ответила мама, — хочу», — чем и нас удивила. «Ну, вот, — сказала Робинзон, когда мама вышла, — у неё нет типичного психоза, — задумалась она. — Всё, что они рассказывали, она отрицает, чего не бывает при психозе, при бреде! Бред носит постоянный, а не конъюнктурный характер, правда?» — спросила она в этот раз у своих врачей. «Правда», — неуверенно промямлили её врачи. «У мамы полностью сохранён интеллект, у неё хватает его, чтобы не навредить себе. Бред у неё касается только одной темы: „дети и муж“. В остальном она нормальный человек! И она понимает, что в психиатрической больнице её будут держать до тех пор, пока она будет говорить, что её травят — ей вредят. Она поняла, что это даёт психиатру возможность поставить ей психиатрический диагноз. Поэтому она при психиатрах эти свои мысли отрицает. Нет у неё разрушения личности и интеллекта!» — решился и я высказаться. На меня очень недовольно и скептически посмотрели врачи, и очень внимательно — Робинзон. «Очень интересная мысль», — сказала она задумчиво, ещё более внимательно разгадывая меня. «Вот дурак! — подумал я. — Выдал все свои „психиатрические“ способности, не удержался! Теперь точно — наследственный психбольной! Вся семья — „шизики“!». — «А ведь он очень точно самое характерное указал о течении ее болезни! — обратилась Робинзон опять к врачам. — У неё не шизофрения!» — уверенно сделала она вывод. «Спасибо вам», — осталась довольна она тем, что мы с братом помогли ей разобраться в диагностике. «Ну что? Довольны?! — спросила нас мама, поджидая во дворе больницы. — Довольны, что мама в психбольнице?! Как вам только не стыдно!» — сказала она, но без злости, и заплакала. «Всё будет хорошо», — заверили мы ее. «Перестаньте, сами вы больные! — разозлилась она. — Все сейчас узнают, что я здорова! Я даже довольна, что так получилось, я всем докажу, что вы из меня больную хотите сделать! Моя врач сказала мне вчера, что она не понимает, почему меня положили в больницу, что я полностью здорова. Даже старуха Робинзон не считает меня больной, она только противная и ехидная. Но меня ещё будет смотреть профессор Хасанов. Он, говорят, лучше, чем эта Робинзон. Её все больные не любят и говорят, что она старая змея. Вам потом стыдно будет, что здоровую мать в больницу поместили!».