Арон во многих отношениях – лишь набросок к характеру Яго: его образ слишком прямолинеен, нарочит, почти аллегоричен; в отличие от «макиавеллиста» Яго, он не проповедует никакой философии. Арон лишен привязанностей и слабостей, зато наделен умом, коварством и жестокостью сверх меры. Его влечет идея неограниченной власти, а также роскошь и богатство, но есть нечто в характере Арона, что уже предвещает образ Яго и объясняет истинные мотивы его поступков: он творит зло из любви ко злу, ради самой возможности творить его. Лучше всего Арона характеризуют его собственные слова: «…если я хоть раз свершил добро, / От всей души раскаиваюсь в этом». У него нет личных счетов к Титу, однако он презирает те ценности, которыми руководствуются члены семейства Андроников: благородство, чистоту, преданность, доблесть.

Тит и Арон предстают абсолютными антиподами в пьесе, и хотя зло в лице мавра потерпело поражение: он приговорен к страшной казни, – нравственной победы в трагедии не одержал никто. Тит Андроник, осознав, что стал жертвой коварства своих противников, начинает действовать их же методами и в итоге сплетает искусную паутину интриги и мести, достойную самого Арона. Он заманивает и убивает сыновей царицы, чтобы запечь их тела в пирог – главное блюдо на пиру, который станет последним для Таморы, Сатурнина, Лавинии и самого Тита. Осуществляя жестокую месть, Тит не обретает покоя или душевного прозрения. Этот финал, лишенный подлинного катарсиса, отличает «Тита Андроника» от более зрелых трагедий Шекспира, где заглавные герои – Гамлет, Отелло, король Лир – осознают свои ошибки и ту цену, которую заплатили за свои заблуждения, и принимают смерть как некое искупление и примирение с высшим законом справедливости. Тит же умирает, одержимый местью и ненавистью, его последние слова – о бесчеловечном преступлении, которое он спланировал и с успехом осуществил; он стремится насладиться своим отмщением.

Поспешность и ошибочность поступков Тита становится очевидной в свете того обстоятельства, что его сын Люций, изгнанный из города, сумел завоевать доверие готов и возглавил их войско, идущее на Рим. Шекспир предлагает интересный парадокс: нападение варваров было необходимо для избавления Рима от внутреннего, духовного варварства, проникшего в город, словно зараза. Готы, как они показаны в пьесе, были свободны от тех веками навязанных правил, законов и требований, жертвой которых стал Тит Андроник. Варвары в изображении Шекспира далеки от понятий гражданского долга, беззаветного служения высшим идеям, зато они знали цену родственным связям, и семья для них значила больше, чем для римского полководца, в котором годы службы вытравили человечность, снисходительность, милосердие.

Шекспир подчеркивает это двумя композиционно симметричными моментами в пьесе. В начале трагедии мы видим, как Тамора, забывшая гордость, умоляет у ног Тита пощадить ее сына. Однако Тит непреклонен – чадолюбию Таморы противопоставлены его гордыня и принципиальность: он не только приносит пленника в жертву на глазах у матери, но и убивает собственного сына, защищая то, что считает законом. Это проявление варварства и бесчеловечности повторяется в конце пьесы, когда Тит на пиру убивает собственную дочь, так как ее увечья напоминают ему о бесчестье и позоре. Практически в это же время Арон, которого все считают бессердечным, с риском для жизни покидает Рим и пробирается к готам, чтобы спасти своего ребенка. Благодаря этим контрастам граница между понятиями «римское» и «варварское» в пьесе размывается, превращаясь из географической и этнокультурной категории в этическую и нравственную.

Еще одна оппозиция, лежащая в основе проблематики пьесы и определяющая принцип построения системы персонажей, – животное и разумное (культурное) начало в человеке. Для эпохи Возрождения, в рамках которой создавался этот текст, очень актуальным было противопоставление природного, естественного (Natura) культурному, облагораживающему воздействию (науки, образования, искусства) (Cultura). При этом подлинная гуманистическая гармония в рамках одной личности мыслилась как равноправный союз двух начал. Враги Тита позволили диким, животным, низменным страстям возобладать над нравственностью, разумом, честью, тогда как Тит, избрав высшее служение, уничтожил в своей душе естественные, заложенные природой привязанности, забыл о снисходительности к слабостям других, что привело его к гордыне и бессердечию. Впоследствии его заблуждение разделит король Лир, в состоянии душевной слепоты презревший отеческий долг в угоду своему честолюбию и гордыне. Однако Лира Шекспир подводит к моменту наивысшего прозрения, катарсиса, а Тита – нет.

Обстоятельства смерти Тита не позволяют предполагать, что он понял истинный смысл произошедших с ним несчастий и осознал свою роль в этих событиях. Однако на сцене остается Люций, сын Тита, который на протяжении пьесы проявлял качества, недостающие отцу: терпимость, проницательность, отсутствие фанатичного преклонения перед Римом, а главное – способность к прощению и милосердию. Видя любовь мавра к сыну, Люций мог бы усугубить страдания злодея, приказав казнить ребенка Арона. Именно такому мучению – наблюдать страдания и смерть детей – подверг Арон самого Тита, однако Люций разрывает порочный круг мести и жестокости, оставляя ребенка в живых. Этот поступок выглядит спорным в исторической перспективе, ведь повзрослевший отпрыск императрицы может в будущем предъявить претензии на власть (частая тема исторических хроник) или захочет отомстить за казненных родителей («задел» для возможной трагедии мести), однако Люций предоставляет судьбе определить правильность его решения. Важно лишь то, что правление нового императора, выбранного всем народом, начинается с акта милосердия, и этот же урок должен усвоить его сын, внук Тита, который должен будет стать его наследником. Как и все англичане на тот момент, Шекспир хотел бы видеть преемником Елизаветы мудрого, гуманного, милосердного монарха, который учел бы опыт предшествующих эпох и мог бы внять предостережению, заложенному в словах одного из персонажей «Тита Андроника»:

О, дайте научить вас, как собрать

В единый сноп разбитые колосья

И в плоть одну разрозненные члены,

Чтоб сам себе не стал отравой Рим,

И он, пред кем склоняются державы,

В отчаянье, как жалкий отщепенец,

Постыдно не покончил сам с собой. (V, 3)

Даже не заменяя «Рим» «Лондоном» в этих строках, можно понять, насколько глубоко волновали молодого драматурга проблемы власти, справедливости, милосердия и человечности. К сожалению, поэтическое воззвание Шекспира осталось не услышанным: менее полувека отделяет дату написания «Тита Андроника» от начала гражданской войны в Англии, разгоревшейся в том числе из-за непродуманной и своевольной политики Якова I и его наследников. Так пьеса, которая одними критиками воспринималась как шекспировский «фальстарт» в жанре трагедии, другими – как пародия на драму мести, в итоге оказалась вполне серьезной попыткой молодого драматурга отразить растущее в Англии внутреннее напряжение, предвещавшее неизбежную катастрофу государственного масштаба. Впрочем, ни