Высоко над головой застыл беленый потолок лекарской. По нему разбегались трещины, и их рисунок напоминал мне раскинувшего лапки паука-сенокосца. Раздавленного. Как и я сама.

Я помнила, как пыталась подняться с пола – и не могла. А потом кто-то увидел меня, распластанную, сбежались наставники, и мастер Брист завернул меня в плащ и на руках куда-то долго нес, и я боялась лишний раз пошевелиться, потому что жутко болело плечо, и руки, и спина, а во рту было так сухо, что казалось, я перед этим жевала горячий песок. Потом воспоминания обрывались, и снова я помнила себя уже на койке в лекарских палатах. Фелиция подсовывала мне под голову пухлую руку, заливала в рот какую-то едкую дрянь, которую я не могла глотать, но Фелиция быстро сообразила что к чему и попросту зажимала мне нос, и тогда сглатывать получалось само собой.

- Ну, что ж ты, пей, - мягко увещевала она меня, - самое плохое позади… Теперь, главное, не скатываться в сны.

А я смотрела на потолок, где беспомощно и жалко замер паучок. Лучше на потолок, чем на Фелицию. У нее на запястье была какая-то болячка, она лопалась и сочилась гноем и сукровицей, а сама Фелиция по-прежнему смотрела на меня как мясник на коровью тушу.

Мне ничего не хотелось. Ни есть, ни пить. Внутри образовалась пустота, как будто из меня выдернули нечто очень важное, и я невольно шарила пальцами по простыне, пытаясь нащупать… Во имя Всех! Мне не хватало его руки, его сильных пальцев, которые для меня были такими нежными. Его голоса, его запаха.

Пустота внутри, вот о чем следовало бы подумать.

Как будто раньше там была любовь, а потом ее не стало.

А может быть, такое случается, когда человек, которого хорошо знаешь, поворачивается к тебе совершенно новой и неприглядной стороной, и ты не знаешь ,что теперь с этим делать. Принять его – или забыть навсегда, вычеркнуть из своей жизни, раздавить сами воспоминания? Так, как он раздавил то, что позволило нам встретиться.

Я не понимала, что со всем этим делать, и оттого было очень больно, я часами таращилась на трещины в потолке. Невозможно принять то, что Винсент вот так, запросто, убил мастера Шезми. Невозможно… верить в то, что он может получать удовольствие, причиняя боль другим. И, тем не менее, это было так.

… Ко мне приходили постоянно, я очень редко была одна. Первым пришел мастер Брист, подвинул себе стул и приказал:

- Рассказывай.

Он сидел и кивал, пока размеренно излагала все, происшедшее со мной… с нами в Долине Сна, начиная от этой злополучной парной практики. Потом погладил меня по голове большой и теплой рукой и ушел. Через полчаса пришел Кодеус Клайс и потребовал то же. Пришлось рассказывать и ему. Мастер Клайс сидел еще долго и молчал, задумавшись. А мне было все равно, что он решит. Куда больше, чем ар Мориш, меня волновало то, что я, похоже, потеряла то светлое, что грело меня все эти дни в замке Бреннен.

- Мы его недооценили, - наконец подытожил Клайс. Он сидел в косых лучах солнца, и оттого глаза казались совершенно красными. – Мы считали его просто слизняком. Ни у кого не возникало даже предположения, что он зайдет так далеко.

- Кто – он? – слабо прошептала я.

- Ну кто, кто, герцог несостоявшийся, - сквозь зубы процедил Клайс. А потом взорвался, - Идиот! Я теряю уже второго сноходца!

«Почему – второго?» - сонно думала я.

- Мастер Брист придет ко мне еще раз? – тихонько спросила я, чтобы разбавить повисшую тишину.

Клайс окинул меня хмурым взглядом.

- Брист уехал из замка, ему нужно кое-что выяснить. Но, думаю, когда он вернется, многое станет ясным. Заодно и то, почему у тебя такая совместимость дара с этим недоумком. Всему должно быть здравое объяснение.

Подумал-подумал, а потом поднялся со стула.

- Выздоравливай. И знаешь что? Пожалуй, я распоряжусь, чтобы кто-то дежурил рядом с тобой по ночам…

- Это связано с князем Долины? – я вяло удивилась.

- Нет, - Клайс сжал губы, - это связано с тем, Ильсара, что убийца все еще не найден, и он все еще в замке. А ты совершенно одна в лекарской. А такой дар, как у тебя…

Умолк и, кивнув на прощание, быстро вышел.

Потом… приходили многие. Габриэль, которая сидела рядышком, держала меня за руку и тихо плакала вместе со мной. Аделаида, которая пыталась меня расшевелить большой сдобной булкой с маком. Альберт, который очень деликатно пытался расспросить, что же произошло, но который ничего не добился – мне не хотелось больше говорить о происшедшем. Приходили и другие ученики, приносили что-то вкусненькое – кто печенье, кто зефир. Но все эти прекрасные вещи на языке неизменно обретали вкус пепла, смешанного с землей, а я все пыталась понять, отчего так болит душа, и должна ли я принять Винсента таким, каков он на самом деле: чудовищем, качающего силу из страданий других.

Я пыталась – и не могла. В сердце кто-то выкромсал дыру, истекающую кровью. Я бы все отдала, лишь бы увидеть его снова. И все бы отдала, чтобы больше не видеть никогда.

Дни катились чередой. Наверное, мне делалось чуть лучше, но как-то медленно и неохотно. Фелиция недовольно хмыкала, заставляя меня принимать на ночь снадобье, чтоб ничего не снилось. И мне не снилось – ни разу, за исключением одной ночи.

Как это случилось, сама не знаю.

Я снова провалилась в привычное для меня место. Там были розовые кусты, но дома за ними не оказалось: обугленные развалины. Почему-то я ходила и трогала обгорелые бревна, в надежде услышать хоть что-нибудь. А потом словно меня швырнуло совсем в другой сон, и я… увидела…

Совершенно обнаженное тело, подвешенное к потолку. Струйки крови, стекающие по светлой коже, они частыми каплями падали на пол, собираясь в лужицу. А перед ним стояла девушка в нарядном платье.

- Дай мне сдохнуть, - сказал Винсент.

- Э, нет, - Флавия хихикнула и потерла руки, - ты об этом просишь, но еще никогда не хотел жить так сильно. За все надо платить, Винс. И за то, что ослушался – тоже.

- Если ты не остановишься, я умру. И ты останешься совсем одна, - его едва различимый шепот заставлял меня корчиться от боли в том странном сне.

- Не оставляй меня! – крикнула Флавия и всхлипнула, совсем как девочка, - не оставляй. Прости, прости меня!

Картинка сменилась другой. Теперь Винсент лежал на кушетке, укрытый теплым одеялом, а она стояла на коленях в изголовье и вливала ему в рот сино из серебряного кубка.

- Пей. Пей же! Иначе действительно умрешь, а я боюсь быть одна, ты же знаешь.

Я не понимала, что значили эти кошмары.

Дух сонной немочи мстит Винсенту за то, что он меня вытолкнул в мир живых?

Но, если Урм-аш имеет такую власть над Винсентом, он уже никогда не выберется из долины…