— Вы сюда надолго, мисс-мэм? — спросил старик возница.

— Нет, нет, — отвечала я живо, — минут на двадцать.

Но дело обернулось так, что я сама оказалась в положении интервьюируемой. Леди Дадли горела желанием узнать побольше об Австралии и немного побаивалась предстоящего переезда в далекую необжитую страну.

— А все-таки я люблю перемены, — сказала она. — И в этом отношении мне в жизни повезло. Перемены подстегивают мысль, дают простор энергии. Жить всегда в одной среде, изо дня в день, из года в год — такая скука! Чувствуешь себя точно белка, которая из вольного леса попала в железную клетку. Вечно перед тобой прутья решетки. На новых путях нам всегда открывается новая жизнь, как новая глава книги. Ирландия была для меня одной из глав, другой станет Австралия.

Леди Дадли выглядела такой хрупкой и изящной, просто не верилось, что перед тобой мать семерых детей. Она выросла в квакерской семье и отличалась простотой и редкостным обаянием. Она заставляла забыть, что это та самая блистательная дама, которая, промчавшись в автомобиле по серым тоскливым улицам огромного города, входила в дворцовую бальную залу или на парадный прием, точно аристократка-француженка давно минувших времен.

Из множества богатых дам, с которыми я встречалась во время своей журналистской работы в Лондоне, леди Дадли, по-моему, более всех проявляла заботу о благе других и действительно была удручена тем, что так много людей вынуждены жить в условиях ужасающей нищеты. Графиня Варвикская, прозванная «графиней-социалисткой», герцогиня Сазерлендская и еще некоторые титулованные дамы известны были своими добрыми делами; но, на мой взгляд, поступками леди Дадли руководило нечто более глубокое, чем обычное стремление к благотворительности.

Как раз тогда тридцать тысяч сборщиков хмеля в Кенте оказались без работы и без средств к существованию из-за дождей, которые помешали сбору урожая.

— Вы только представьте себе! — восклицала леди Дадли. — Представьте всех этих бедных бездомных людей, спящих где придется — под телегами, в сараях, а то и просто под открытым небом у дороги — и почти без куска хлеба. Мужчин, женщин, детей всех возрастов, которые миля за милей брели в грязи по дорогам, только бы найти работу, и должны теперь, в этот холод и дождь, с пустыми руками тащиться обратно в свои жалкие лачуги. Это ужасно!

Она организовала фонд для обеспечения крова и пищи сборщикам хмеля и просила меня, насколько в моих силах, привлечь к этому делу внимание читателей. Сама она еще не вполне оправилась после родов и не могла отдавать благотворительности достаточно сил.

Вскоре внесли близнецов, крестников короля, и я получила возможность взглянуть на них — то были самые забавные младенцы, каких мне когда-либо случалось видеть, их держала по одному на каждой руке пышущая здоровьем краснощекая кормилица. Малыши были слабенькие, и мать беспокоилась, как они приживутся в Австралии.

Леди Дадли пугала жара: почему-то у нее сложилось представление, будто в Австралии круглый год невыносимо печет солнце, цветы не пахнут и птицы не поют, а засуха или золотая лихорадка могут дотла опустошить страну в любую минуту.

Я постаралась ее убедить, что дети в нашей стране в большинстве загорелые крепыши, климат прекрасный и в австралийских городах она найдет тот же комфорт, те же удобства, что и в других цивилизованных странах.

Дальше, само собой, я стала расписывать австралийские красоты — наши взморья и леса — и всячески старалась опровергнуть старинные басни насчет австралийских птиц и цветов: рассказала о цветущей акации и боронии, о неповторимом аромате каждого кустика и о необычных, прелестных звуках, которые в солнечный день можно услышать в зарослях — поют дрозды, трелями заливаются другие певчие птицы с золотистыми грудками. Даже жаворонки, говорила я, в Австралии поют дольше, потому что песни их не смолкают, пока светит солнце. В Виктории над полями воздух с восхода до заката дрожит от их «песенной одержимости».

Что ж, сказала леди Дадли, если когда-нибудь ей покажется одиноко в Австралии, по крайней мере она сможет выйти в поле и послушать жаворонка.

— И хотя я люблю здесь каждый уголок, — продолжала она, глядя на зеленеющий за окном английский пейзаж, — мой дом там, где мой муж и дети. Мне не по душе замыкаться в четырех стенах. Наверное, самые счастливые свои дни я провела в Ирландии, в нашей маленькой усадьбе на острове посреди большого пустынного озера.

Она так просто, дружески беседовала со мной, что двадцать минут превратились в два часа, и только тогда я спохватилась, вспомнив старика возницу, мокнущего под дождем. На прощание, не желая слушать никаких возражений, леди Дадли закутала меня в свой дождевик и повязала на шею шарф. Она была уверена, что я недостаточно тепло одета для английской зимы.

Мне никогда не забыть укоризненного взгляда, которым встретил меня старик возница. Когда мы уже добрались до постоялого двора, он заметил, что мог бы завернуть в конюшни Уитли Корта и угоститься стаканчиком эля, знай он, что я так долго пробуду у ее милости.

— Но я и сама этого не знала, — оправдывалась я. — Вот вам, выпейте сейчас, и заодно пусть лишний раз накормят лошадь за мой счет.

И мы расстались добрыми друзьями.

Мне надо было сделать пересадку в небольшом городе; как выяснилось, поезд на Лондон ожидался лишь на следующее утро, и я решила переночевать в ближайшей гостинице. Рядом были охотничьи угодья, и в гостиницу нагрянула целая компания охотников. Хозяин заявил, что ему некуда меня поместить. Я пустилась на хитрость.

— Как жаль! Я еду из Уитли Корта, — сказала я, — и леди Дадли заверила меня, что ваша гостиница — самое лучшее место, где можно дождаться утреннего поезда.

— О, это другое дело. — Хозяин просиял; куда только девалась вся его суровость! — Раз вы от ее милости, то комната найдется.

Однако он посоветовал мне не выходить в общий зал, так как у охотников пирушка и молодую даму может смутить их буйное веселье. Я была не прочь побыть в одиночестве и стала обрабатывать интервью.

Утром я спросила хозяина, не сможет ли он возвратить леди Дадли дождевик и шарф, которые она мне дала. Пообещав это сделать, он принял вещи так, словно они были священными реликвиями.

Я оставалась в Англии до конца года, и леди Дадли уже жила в Австралии, когда я туда возвратилась. Во второй раз