Если быть честной с собой, подумала она в начале короткойпоездки домой, нужно признать, что возвращение этих давних воспоминаний (в томсмысле, что они возвратились снова, возвратились сейчас) напугало её гораздосильнее, чем то, что случилось — или не случилось — в кровати Аманды передрассветом. Вот это она как раз могла отмести (ну… почти), счесть проделкойозабоченного сознания на пороге пробуждения. Но она уже долгое время не думалао Герде Аллене Коуле, а если бы кто спросил, как звали отца Скотта и где онработал, ответила бы, что не помнит этого.

— «Ю.С. Гипсам», — сказала она. — Только Спарки называл её«Ю.С. Гиппам», — а потом почти что прорычала, тихо и яростно: — А теперьпрекрати. Этого достаточно. Остановись.

Но могла ли она? Это вопрос. Важный вопрос, потому что еёмуж не был единственным человеком, который поглубже запрятывал некиеболезненные и пугающие воспоминания. Она разделила ментальным занавесом «ЛИЗИТЕПЕРЬ» и «ЛИЗИ! РАННИЕ ГОДЫ» и всегда думала, что занавес этот крепкий ипрочный, но сегодня у неё возникли сомнения. Конечно же, в нём были дыры,заглянув в которые, она рисковала увидеть нечто такое, в пурпурной дымке, чеговидеть совсем не хотелось. Лучше на это не смотреть, точно так же, как лучше несмотреть на себя в зеркало после наступления темноты, если только в комнате негорят все лампы, или не есть (ночная еда) апельсин или клубнику после заходасолнца. Некоторые воспоминания нормальны, но другие опасны. Так что оптимальныйвариант — жить в настоящем. Потому что если ты ухватишься не за товоспоминание, то можешь…

— Можешь — что? — спросила себя Лизи злобным, дрогнувшимголосом, а потом без запинки ответила: — Я не хочу этого знать.

Из заходящего солнца на встречной полосе появился «ПТКруизер», и водитель помахал ей рукой. Она ответила тем же, хотя не моглавспомнить ни одного знакомого с «ПТ Круизером». Это не имело значения. Здесь, вглубинке, ты всегда отвечаешь на приветствие, таковы правила хорошего тона. Даи потом, сделала она это автоматически, думая совсем о другом. Не могла онапозволить себе отказаться от всех воспоминаний только потому, что (Скотт вкресле-качалке, лицо — огромные глаза, а снаружи завывает ветер, жуткий ветер,рвущий всё на своём пути, долетевший из Йеллоунайфа) на некоторые не могласмотреть. И не все они терялись в пурпуре; некоторые, упрятанные в собственнуюментальную книгозмею, были очень даже доступны. Эти булы, к примеру. Скоттоднажды выдал ей полную информацию по булам, не так ли?

— Да, — согласилась она и отвернула козырёк, чтобы лучиопускающегося солнца не били в глаза. — В Нью-Гэмпшире. За месяц до нашейсвадьбы. Но я не помню точно, где именно.

Отель назывался «Оленьи рога».

Ладно, хорошо, большое дело. «Оленьи рога». И Скотт говорил,что это их ранний медовый месяц или что-то в этом роде…

Предсвадебный медовый месяц. Он называет это «ихпредсвадебный медовый месяц». Говорит: «Давай, любимая, собирай вещи и вперёд».

— А когда любимая спросила, куда они едут… — бормочет она.

А когда Лизи спрашивает, куда они едут, он отвечает: «Мыузнаем, когда попадём туда». И они узнали. К тому времени небо белеет, по радиообещают снег, и это невероятно, потому что листва ещё на деревьях и тольконачинает менять цвет с…

Они приехали туда, чтобы отпраздновать подписание договорана выпуск в формате «покетбук» «Голодных дьяволов», романа-«ужастика», которыйпервым из произведений Скотта Лэндона попал в список бестселлеров и озолотилих. Как выяснилось, они были единственными гостями. И действительно, их приездознаменовался столь необычным для ранней осени снегопадом. В субботу они наделиснегоступы, проложили первую цепочку следов в лес и сели под (конфетнымдеревом) деревом, особым деревом, он закурил и сказал, что должен сообщить ейкое-что очень важное, и если потом она передумает выходить за него замуж, оногорчится… чёрт, у него разобьётся долбаное сердце, но…

Лизи резко свернула на обочину шоссе 17, подняв облако пыли,и остановилась. Дневного света ещё хватало, но он менялся — медленно, но вернопереходил в тот удивительный июньский вечерний свет, свойственный только НовойАнглии, который большинство взрослых, родившихся к северу от Массачусетса,прекрасно помнят по своему детству.

Я не хочу возвращаться к «Оленьим рогам» и тому уик-энду. Ник снегу, который казался волшебным, ни к конфетному дереву, под которым мысъели сандвичи и выпили вино, ни к кровати, которую мы делили в ту ночь, ни кисториям, которые он тогда рассказал, — скамьи, булы, чокнутые отцы. Я боюсь,как бы мои воспоминания не привели меня к тому, чего я не решаюсь увидетьвновь. Пожалуйста, не надо больше.

До Лизи вдруг дошло, что она повторяет вслух снова и снова:«Не надо больше. Не надо больше. Не надо больше».

Но она охотилась на була и, возможно, опоздала с тем, чтобыпросить: «Не надо больше». Согласно существу, которое этим утром оказалось сней в одной постели, она уже нашла первые три станции. Ещё несколько, и онасможет потребовать приз. Иногда это шоколадный батончик! Иногда напиток —«кока» или «Ар-си»! Всегда карточка со словами: «БУЛ! Конец!»

«Я оставил тебе бул», — сказало существо в ночной рубашкеАманды… и теперь, когда солнце скатывалось к горизонту, ей вновь с трудомверилось, что в кровати рядом с ней лежала Аманда. Или только Аманда.

Кровь-бул идёт к тебе.

— Но сначала хороший бул, — пробормотала Лизи. — Ещёнесколько станций, и я получу мой приз. Напиток. Мне, пожалуйста, двойнуюпорцию виски. — Она рассмеялась, со стороны смех мог показаться безумным. — Ноесли станции уходят за пурпур, каким образом бул может оказаться хорошим? Я нехочу идти за пурпур.

Её воспоминания — станции була? Если да, то она могланасчитать три очень ярких за последние двадцать четыре часа: схватка сбезумцем, коленопреклонение у Скотта, лежащего на раскалённом асфальте, лицезрениеего, выходящего из темноты с окровавленной рукой, которую он протягивал ей, какподарок…

Это бул, Лизи! Не просто бул, а кровь-бул! Лёжа на асфальте,он сказал ей, что его длинный мальчик (тварь с бесконечным пегим боком) оченьблизко. «Я её не вижу, но слышу, как она закусывает».

— Я больше не хочу думать об этом! — услышала она свой крик,только голос её доносился издалека, с другого берега огромного залива, ивнезапно реальный мир стал тонким, как корочка льда. Или превратился в зеркало,в которое она не решалась смотреть дольше чем секунду-другую. Я могу так еёпозвать. Она придёт. Сидя за рулём «BMW», Лизи подумала о том, как её мужпросил лёд, как лёд появился (практически чудом), и закрыла лицо руками.Импровизация была коньком Скотта, не Лизи но, когда доктор Олбернесс спросил омедсестре в Нашвилле, Лизи прыгнула выше головы, сочинив байку о том, как Скоттзадержал дыхание и открыл глаза (другими словами, прикинулся мёртвым), иОлбернесс смеялся так, будто никогда не слышал ничего более забавного. Смехэтот не заставил Лизи завидовать тем, кто работал под его началом, но покрайней мере в результате она уехала из «Гринлауна» и очутилась здесь, наобочине сельского шоссе, с воспоминаниями, которые носились вокруг, лая, какголодные собаки, и рвали пурпурный занавес… ненавистный и столь дорогой ейпурпурный занавес.