– Восемнадцатого июля я был в казармах Монтанья. Когда ворвался этот сброд и начал убивать без разбору всех офицеров и сержантов, я уцелел потому, что переоделся и замешался в толпу сдавшихся рядовых. Солдаты меня уважали. Никто не выдал.

– Вот как? Это просто чудо.

– В полном смысле слова. – Он снова надел кепку и взглянул на Фалько предостерегающе: – Чудо… Вы верующий?

Фалько, не отвечая, сделал вид, что всецело занят выбором сигареты. После невольного купанья уже просохли и портсигар, и зажигалка, и все прочее содержимое карманов. А вот наручным часам вода причинила ущерб непоправимый – они погибли, как и уплывшие по течению плащ со шляпой.

– Я сумел добраться до улицы Кастельо, где жил мой брат, врач по профессии, – продолжал Санчес. – Прятался у него три дня, пока на нас не донесла консьержка. За нами пришли ночью. Брата увели, а я опять спасся – ушел по крышам. Перебрался к нашим в Гуадарраму… Я знаю английский, французский, немецкий, а мой племянник – секретарь графа де лос Андес. Меня направили сперва в Сан-Хуан-де-Люс, а потом сюда.

С третьей попытки Фалько смог прикурить.

– А что сталось с вашим братом?

– Его отправили в ЧК, а оттуда препроводили на кладбище… Когда моя невестка пришла требовать его освобождения, ее изнасиловали.

Санчес произнес все это холодно и отстраненно. Медленно и монотонно. Потом снова безразлично уставился на играющих детей.

– Я часто мечтаю, что когда возьмем Мадрид, я эту консьержку найду, – вдруг добавил он. – Ну не смешно ли? Сами посудите – сколько красных, так ведь? Сотни тысяч. И многие среди них – убийцы. А я хочу разыскать только ее.

Он пожал плечами. Потом склонил голову набок, погрузившись в думы и воспоминания.

– Леокадия Гаррон Эспехо ее зовут. Не забуду.

Они прошли еще несколько шагов в молчании. Санчес не без труда подавил очередной приступ кашля. Потом губы его скривила мрачная улыбка.

– И надеюсь, что доживу до встречи, – договорил он.

Сигарета не доставляла Фалько удовольствия. Казалась ему – от простуды, наверно, – безвкусной, и он выбросил ее, не докурив: дым раздражал нос и гортань.

– Относительно вас и республиканского посольства, – другим тоном проговорил Санчес. – Не знаю, что еще сказать. Это уже не в моей компетенции. Я пешка и вижу только свой кусочек доски.

– Все мы пешки.

– Да нет, вы скорей уж слон или конь… Я продолжаю получать инструкции максимально оберегать вас. И еще попросили о прямой связи с вами.

– Саламанка?

– Да.

– Неожиданно…

– В отеле «Мёрис» мы оборудовали телефонный узел для особых случаев.

– Вот как? Надежная линия?

– Вроде бы да. Обходится очень дорого, мы ее используем в случаях крайней необходимости. Нас просили устроить сеанс связи сегодня в четыре.

– С кем?

– Узнаете. – Санчес снова угрюмо улыбнулся. – Я в данном случае всего лишь курьер.

У «Липпа» подавали лучший в Париже «джин-физ», так что Фалько с ходу заказал себе порцию. Лео Баярд и Эдди Майо уже сидели под большим зеркалом в глубине зала: неизменный Пти-Пьер у стойки не спускал с них бдительных глаз. Был час аперитивов, и кафе заполняли посетители буржуазного вида, которые вели себя вполне непринужденно. В зеркале отражались гарсоны в черных пиджаках и длинных фартуках, сновавшие по залу с бутылками вина во льду и блюдами с «дарами моря». Голоса сливались в ровный гул.

– Ну, мы уже слышали о вашем купанье в Сене, – весело сказал Баярд. – Теперь желаем знать подробности.

Фалько подчинился беспрекословно. Он замечательно владел искусством живого и занимательного рассказа, а природный артистизм скрашивал даже самый банальный анекдотический случай. Последнее происшествие позволяло блеснуть мастерством и, слегка преувеличивая степень своей неуклюжести, вышучивая себя самого – в этом он тоже был большой мастер, – описать, как перегнулся через перила, потерял равновесие, бухнулся в воду и как потом жандармы выуживали его оттуда на манер тунца.

– Они сказали, что недели не проходит, чтобы оттуда не сиганул какой-нибудь самоубийца. Чаще всего топятся модистки от несчастной любви и кассиры-растратчики, но те и другие выбирают для этого безлюдье и ночную темноту. А я им на это ответил, что теперь тоже хотел бы утопиться, но со стыда.

Баярд смеялся, Эдди улыбалась, но поглядывала на Фалько задумчиво, а потом сказала:

– Вот бы не подумала, что вы так неловки.

Она была сегодня очень хороша – золотистые волосы гладко охватывали голову, как шлем, а серый костюм, в котором несомненно узнавалась рука Шанель, с белой сорочкой и галстуком, придавали ей порочную прелесть двуполого существа.

– О-о, вы бы удивились, узнав, до чего же неловок я бываю порой, – ответил Фалько.

Облокотившись о стол и держа дымящуюся сигарету на весу, возле подбородка, она произнесла с той же надменной улыбкой:

– Сомневаюсь.

– Начни я рассказывать…

Фалько достал платок и, извинившись, приглушенно высморкался.

– Попробуйте устрицу, – посоветовал Баярд.

Устрица оказалась выше всяких похвал. Фалько, уже допивший свой коктейль, сопроводил ее глотком шабли. К столику подошли какие-то знакомые Баярда, он встал и, отойдя на несколько шагов, вступил с ними в беседу, меж тем как Эдди и Фалько продолжали свой поединок взглядов.

– Пикассо сделал мой портрет, – сказал Фалько. – Я очень доволен.

– Пикассо – грубиян и сумасброд.

– Со мной он держался любезно.

– Понравились, видно. – Она замолчала на миг; улыбка медленно гасла у нее на губах. – Как и всем… Вы всегда так падаете?

– Как «так»?

– По-кошачьи, на четыре лапы.

– Делаю, что могу.

– Действительно… Делаете. Вы замечательно говорите. У вас талант к этому.

– А у вас – к молчанию.

Эдди бросила на него непроницаемый взгляд:

– Надеюсь, это был комплимент?

– Ну разумеется. Я вот только не знаю, понравился ли он вам.

Температура взгляда упала градуса на два:

– Вы и здесь делаете, что можете?

– В меру сил стараюсь.

Она помолчала и, не выпуская из пальцев сигарету, оперлась подбородком на ладонь.

– А я бы тоже хотела сделать ваш портрет… Вас не слишком затруднит попозировать мне?

Фалько не ожидал такого и потому секунд на пять промедлил с ответом. Да ни за что на свете, подумал он. Еще не хватало, чтобы его снимок появился в чьем-то фотоархиве в образе кинолюбовника. Он злорадно представил, как бы высказался адмирал, наткнувшись на изображение своего агента, например, в «Харпер Базар».