– Кажется, да.

Пикассо набрал дыму и выпустил его и изо рта, и из ноздрей разом. Потом взял Фалько за плечи и перевел чуть ближе к окну, чтобы он увидел картину с другой точки.

– Солнце превратится в электрическую лампу. Под колпаком. Голова коня поднимется, пока не окажется рядом с ней… А рядом раскинет крылья смертельно раненная голубка мира.

Фалько, сколько ни всматривался, никакой голубки не увидел.

– Голубка?

– Да.

– Где?

Пикассо рукой обвел холст, но это движение могло относиться к самой картине, к студии, к Парижу, к Гернике и к целому миру.

– Там.

Широко расставил ноги, руки упер в бока и застыл в такой позе, не сводя глаз с полотна.

– Мой «Плот «Медузы»[47], – добавил он немного погодя. – Понимаете?

Фалько осторожно кивнул:

– Кажется…

– Я спрашиваю себя, что сказал бы Жерико.

– Я тоже.

Внезапно и порывисто, словно сию минуту спохватившись, что забыл нечто важное, Пикассо смял сигару, не выкуренную и до половины, в жестянке из-под сардин, набитой окурками. И кивнул на дверь:

– Ну а теперь, с вашего разрешения…

Фалько, еще по дороге в мастерскую и когда вошел, все примечал и запоминал – дворик и лестницу, тип замка и расположение комнат. И даже все, что может стать препятствием, – мебель, груды холстов, подрамники и все прочие предметы, находящиеся в мастерской, по которой ему придется двигаться в темноте. Но ему надо было оставить себе возможность прийти сюда еще раз, если понадобится. Нужен предлог. И он поднял руку, как школьник на уроке. Чтобы завершить дневные труды «пасо де печо» – эффектным приемом корриды.

– Я хотел бы купить еще какую-нибудь вашу работу, маэстро.

Пикассо мотнул головой:

– Я же сказал – нет ничего подходящего. Только картоны и наброски, которые вы видели в прошлый раз. А тот, что вы купили, и вправду хорош. Лучший из всех.

– Может быть, вы нарисуете что-нибудь специально для меня?

– Что, например? – безразлично осведомился художник.

– Не знаю… Портрет?

– Ваш? – Безразличие сменилось ленивым любопытством. – Вы хотите, чтобы я написал ваш портрет?

– Возможно…

– Это будет стоить очень дорого.

– «Дорого» – это мне по силам.

Пикассо сжал кулак, словно собирался боксировать. И дружески ткнул им Фалько в грудь.

– Какой-то вы… не знаю… заковыристый парнишка… Но симпатичный.

– Спасибо.

– И к тому же приятель Эдди Майо.

– Чудесная женщина! – сказал Фалько.

– И очень красивая, – художник подмигнул понимающе. – Вы по виду – из тех, кто разбирается в красавицах. И в дурнушках тоже.

Он взял со стола большой лист бумаги. Там несколькими незамысловатыми карандашными штрихами изображена была рука, сжимающая сломанную шпагу. Пикассо посмотрел рисунок на свет с обратной стороны и снова положил на стол. Потом, оглядев Фалько, взял его за подбородок и резко развернул ему голову вправо:

– Замрите!

Еще мгновение очень внимательно, будто впиваясь глазами, проникающими до самого нутра, всматривался. Выхватил из облупленного кувшинчика карандаш и принялся покрывать неистовыми штрихами чистое место на листе – сначала медленно, а потом все быстрее. Слышны были только его дыхание и шорох грифеля. Окончив рисунок, поставил внизу дату и подпись и протянул лист Фалько. Линии пересекались в разных направлениях, складываясь в почти правильный геометрический узор. «Но, – подумал Фалько, – пусть с меня заживо сдерут кожу, если это не мое лицо. Если на нем я не вижу все, что знаю о себе, и еще кое-что такое, чего не знаю».

– Держите свой портрет, сеньор Гасан, – сказал Пикассо. – Бесплатно. За счет заведения.

Ему предстояло зайти в банк Моргана на площади Вандом и перевести последний транш для Баярда. Было пасмурно, но по-прежнему тепло. Времени оставалось еще много, и Фалько, оставив портрет в отеле, решил с плащом на руке пересечь Сену через Пон-дез-Ар.

На левом берегу было, как всегда, людно – многочисленные туристы и зеваки прогуливались мимо лотков с книгами. При входе на мост Фалько принял всегдашние меры предосторожности – остановился и слегка похлопал по шляпе, сбивая с фетра невидимые пылинки, а под этим предлогом оглянулся и проверился. Ничего подозрительного не заметил и по ступеням поднялся на пешеходный деревянный мостик и по правой стороне двинулся вдоль балюстрады, с которой люди разглядывали Сите и далекие шпили Нотр-Дам. Примерно на середине моста с картузом в ногах бородатый длинноволосый скрипач в очках с толстыми стеклами выводил какую-то печальную мелодию.

Всего лишь на миг, вернее, на пять секунд Фалько отвлекся на рев сирены с баржи, шедшей вниз по течению. И это была его единственная ошибка.

Он не увидел нападавших и не понял, как они сумели подобраться так близко, оставшись незамеченными. Да, конечно, эти профессионалы в совершенстве владели своим ремеслом, что, впрочем, не имело значения – они были уже почти рядом.

«По мою душу», – сообразил он.

А сообразил потому, что, оторвав наконец взгляд от баржи и ругая себя за ротозейство, обернулся и увидел две быстро нагонявшие его фигуры. Успел лишь различить две шляпы, коричневый плащ с капюшоном, измятый костюм более светлого оттенка. И две угрюмые решительные физиономии. Поняв, что их заметили, Плащ отделился от своего спутника и по дуге стремительно зашел к Фалько слева, отрезая ему путь, меж тем как по деревянному настилу все громче топали подошвы второго. Под распахнутым плащом блеснуло на миг лезвие ножа.

«Что ж я за идиот, – подумал Фалько. – Подпустил вплотную».

Однако подобными сетованиями шкуру свою не спасешь. А иных способов было немного. Пистолет остался в отеле. Если снять шляпу и начать шарить за лентой, доставая спрятанную бритву, Плащ получит прекрасную возможность пырнуть его ножом. Не говоря уж о том, что и второй, в светло-коричневом костюме, вышел на дело не с пустыми руками – наверняка припас чего-нибудь колюще-режущего или огнестрельного. И Фалько инстинктивно сделал то единственное, что подсказывал ему в этих обстоятельствах опыт: если есть возможность, героя из себя не строй, а беги. Плащом, переброшенным через левую руку, он прикрыл живот, правой сгреб в кармане пиджака мелочь и изо всей силы швырнул всю пригоршню меди в лицо противнику, до которого было уже не больше метра. И когда Плащ остановился и вскинул руку к лицу, а клинок второго – да, он тоже оказался с ножом – с леденящим душу шорохом рассек пиджак, на миллиметр не дотянувшись до поясницы Фалько, тому не оставалось ничего другого, как, опершись о перила, перемахнуть их и прыгнуть в реку.