переход Яголдая на литовскую службу, сопровождаемый выделением земельного удела, следует относить к середине 20-х гг. XV в. (периоду нахождения хана Улуг-Мухаммеда и его сторонников на территории ВКЛ)[843].

Вместе с тем следует учитывать тот факт, что в поминальном списке Введенского Печерского синодика среди умерших в XV столетии представителей знатных родов ВКЛ содержится упоминание о неком «князе Адае»… «именем Димитрий Есараевич»[844]. По всей вероятности, в поминальный список монастырского синодика было внесено как родовое имя и отчество служилого «татарского князя» (Адай (Яголдай) Сараевич), так и его христианское имя, полученное при крещении (Димитрий). Таким образом, исходя из сохранившихся сведений, содержащихся в источниках по данному вопросу, можно сделать вывод о том, что наиболее вероятным временем возникновения «Яголдаевой тьмы» является конец XIV – первая треть XV в. Установление более точной даты представляется невозможным вследствие ограниченности информации, содержащейся в нарративных источниках.

Также весьма затруднена и географическая локализация владений Яголдая и его потомков. Исходя из отрывочных данных письменных источников, территория «тьмы» охватывала верховья рек Оскол, Северский Донец и Сейм с городами Мужеч (на Псёле), Милолюбль и Оскол; то есть преимущественно степные и лесостепные районы русско-ордынского пограничья, входившие в состав одного из золотоордынских улусов. В данном контексте нельзя исключать принадлежность вышеуказанных земель к родовым владениям Сараевичей, пожалованных им в период правления ханов Токтамыша или Тимур-Кутлуга.

Таким образом, в состав владений Яголдаевичей входили стратегически важные районы литовско-ордынского пограничья, находившиеся на перекрестке торговых и военных маршрутов.

Примерное расположение административного центра «тьмы», так называемого «Еголдаева городища», определяется по историко-географическому источнику XVII в. «Книга Большому чертежу»: «…а от Ливен же до Оскола, до Еголдаева городища через Муравскую дорогу и через речку Опонька езду 2 дни. А от Еголдаева городища до Муравской дороги до верх Осколу верст 40…»[845] Учитывая тот факт, что Муравский шлях (дорога) проходил в северо-восточном направлении от Крыма по водоразделам Ворсклы, Северского Донца, через маловодные притоки Быстрой Сосны – Тим и Кишень[846], можно сделать вывод о том, что указанный населенный пункт располагался в верховьях Северского Донца, к юго-западу от Оскола.

Феодальное владение ордынских пограничных федератов существовало в качестве отдельной административно-территориальной единицы на протяжении большей части XV в. Лишь в 1497 г. земли «тьмы» были разделены между киевскими боярами – родственниками последнего владетеля «тьмы» Романа Яголдаевича по женской линии, а по результатам московско-литовской войны 1500–1503 гг. были включены в территориальную структуру Великого княжества Московского[847].

Появление владений «служилых татар» на пограничных землях Московского государства следует относить к 30— 40-м гг. XV в. Первым «служилым царевичем» на московской службе становится сын хана Кудаидата, разбитого в 1424 г. коалицией верховских князей в битве под Одоевом, – Бердедат Кудайдатович[848]. Попав в плен ребенком, вместе с матерью – «царицей» Бердедат воспитывался при московском дворе и, вероятно, уже к концу 1430-х – началу 1440-х гг. получает удел в одной из областей Московского княжества.

Самое раннее упоминание о военной службе «татарских царевичей» Бердедата Кудаитовича, а также сыновей хана Улуг-Мухаммеда – Касыма и Якуба – на московском порубежье содержится в Ермолинской летописи, в связи с событиями московско-литовского конфликта 1444–1445 гг.: «Царевичі три, Каисымъ да Якупъ Махметовичи да Бедодатъ Кудудатовичъ, служили великому князю, и те ступили на Литовскіе же порубежья»[849]. Позднее Касым и Якуб принимали неоднократное участие в военных кампаниях Василия II Темного, а также отражали набеги враждебных Москве ордынских «царей»[850].

В середине XV в. на юго-восточном порубежье Московского и Рязанского княжеств возникает владение «служилых татар», административным центром которого стал город Касимов (Городец Мещерский)[851]. По свидетельству венецианского дипломата и путешественника Амброджио Контарини, основной задачей касимовских татар являлась пограничная караульная служба на одном из наиболее опасных направлений набегов кочевников – степных «коридорах» левобережий Цны и Пары: «…Говорили, что они (служилые татары Касимова. – Л. В.) стоят на границах с владениями татар (Большой Орды. – Л. В.) для охраны, дабы те не причиняли вреда стране [русского князя]…»[852]

В первой половине XV в. районы лесостепного пограничья становятся не только местом расселения «дворов» представителей кочевой аристократии, но и территорией, на которой происходило сложение самых ранних казачьих воинских сообществ – рязанских и черкасских казаков. Вопросы, связанные с возникновением и социально-политическим устройством указанных субэтнических групп, до настоящего времени являются одними из наименее изученных и дискуссионных как в отечественной, так и в зарубежной исторической науке.

Рассматривая данную проблему, следует отметить фиксируемый рядом источников факт существования в домонгольский период протоказачьих сообществ так называемых бродников, проживавших в районах южнорусского лесостепного пограничья, но не входивших в административно-территориальную структуру русских княжеств и не включенных в родоплеменные образования западной части Дешт-и-Кыпчака.

На значительную военизированность броднических общин указывают сообщения русских летописей об участии отрядов бродников в Липицкой битве и сражении на Калке[853].

В то же время определение этнического состава и мест проживания бродников представляется весьма затруднительным ввиду незначительности сведений, присутствующих в письменных источниках. Согласно информации, содержащейся в венгерских документах XIII в. (грамоте эстергомского епископа от 1231 г. и письме венгерского короля Белы IV, адресованном римскому понтифику Иннокентию IV, датируемом 1254 г.), область расселения бродников представляла из себя отдельный регион, не входивший в состав ни одного из граничивших с Венгрией государств и племенных объединений Половецкой степи: «…ex parte orientis cum regno nostro conterminantur, sicut Ruscia, Cumania, Brodnici, Bulgaria… (…с восточной стороны с нашим королевством граничат также Русь, Кумания, Бродники, Болгария…)»[854].

По мнению польского исследователя А. Юсуповича, отмеченными в венгерских средневековых источниках бродниками (Brodnici) являлись упоминаемые в Ипатьевской летописи так называемые «галицкие выгонцы», проживавшие на окраинах («выгонах») Галицко-Волынского княжества[855], в непосредственной близости от границ владений Арпадов. В свою очередь, румынским историком В. Спинеем была выдвинута гипотеза о принадлежности бродников к одной из групп полуоседлого тюркоязычного населения, поселившейся в низовьях Днестра и Прута[856]. В пользу данного тезиса свидетельствует присутствующая в Ипатьевском летописном своде оценка комплекса вооружений и бытовых обычаев «выгонцев», данная во время поездки русских князей в их «станы» в канун сражения на Калке[857]. В то же время факт прибытия днестровских бродников к месту сбора русско-половецких войск морским путем (на «лодиях»)[858] характеризует их как опытных мореходов и ставит под сомнение их чисто кочевническое происхождение. Наиболее вероятным представляется вариант полиэтничного состава броднических отрядов, включавших в себя как славянских, так и тюркских, а также валашских и, возможно, венгерских изгоев – «выгонцев», занимавшихся военным наемничеством, а также контролировавших переправы (броды) на важнейших сухопутных торговых путях Северного Причерноморья.