А.А. Шенниковым была высказана гипотезе о переходе орды Мансура-Кията и его сыновей с кочевий в бассейне р. Йылкы (вероятно, приток Днепра – Конка)[832] на пограничные со Степью земли ВКЛ, располагавшиеся в Днепровском левобережье (район Полтавы) после окончательной победы Токтамыша и гибели Мамая в 1380 г.[833] По мнению исследователя, указанная территория являлась частью родового домена Мамаевичей. Вместе с тем, согласно информации, содержащейся в историческом трактате крымского историка XVIII в. Абд ал-Гаффара Кырыми, перекочевка сторонников погибшего темника под предводительством одного из его сыновей действительно имела место, однако район их нового расселения находился к западу от Днепра: «…все племя киятов, издав свой боевой клич, покинули поминки и, признав своим беком сына Мамая – Бек-Султана, откочевали в западном направлении от реки Днепр и ушли в районы Энгел вэ Онгул» (Ингула и Ингульца —?)[834]. Теоретически допустима версия о дальнейшем передвижении орды Бек-Султана на земли Днепровского левобережья, однако отсутствие сведений об иных перекочевках так называемых «мамаевых татар», помимо отмеченых крымским хронистом, не позволяет говорить об этом как о состоявшемся событии.

Характерно, что имена сына Мамая, возглавившего перекочевку киятов, отмеченные в Родословце и «Умдет ат-таварих», не идентичны, что вызывает вопросы о достоверности сведений, содержащихся в указанных источниках. В Краткой редакции родословной Глинских родоначальник семейства – Алекса отмечен как выходец из Орды, без упоминания о принадлежности к роду Киятов и Мамаю. В то время как в крымском историческом трактате предводителем киятов, откочевавших в западном направлении, указывается Бек-Султан, являвшийся сыном и наследником Мамая. В данном контексте следует учитывать то обстоятельство, что Абд ал-Гаффар Кырыми использовал в своей работе сведения, заимствованные из родовых преданий крымской аристократии, включая род Киятов, большая часть представителей которого находилась на службе Гиреев[835]. В то время как появление версии о происхождении рода Глинских от «царского» рода Киятов, якобы состоявших в неком родстве с Чингизидами («…и вдал Книгиз (Чингиз) Царь дшерь свою Захолубь за Бурлуда и Кияты Тохкоспа… и так от Черкулуева царства роду Кияты родословятся, а имянуются царского роду, даже и до Мамая царя»), по достаточно аргументированному мнению М.Е. Бычковой, имеет конъюнктурное происхождение, связанное с событиями переезда князей Михаила и Ивана Глинских на службу к московскому великому князю Василию III в 1508 г. и последующей женитьбой московского правителя на Елене Глинской[836].

Таким образом, наиболее вероятной представляется версия о принадлежности родоначальника клана Глинских – Алексы сына Мансура (идентификация личности и родовой принадлежности которого требует отдельного исследования), к представителям одной из групп ордынской аристократии, перешедшего в последней четверти XIV в. на службу к литовским князьям.

Не менее дискуссионным представляется вопрос об административно-политическом статусе владений Мансура-Кията и его потомков. Исходя из общего контекста сведений, содержащихся в родословной книге Глинских, можно сделать вывод о том, что на начальном этапе существования юрт Мансура, располагавшийся в среднем течении р. Ворсклы (то есть в непосредственной близости с владениями Гедиминовичей), тем не менее официально не входил в территориальную структуру ВКЛ, формально продолжая считаться «ордынской землей». Подтверждение данной гипотезе можно найти в сообщении Краткой редакции родословной, относящемся к событиям 1392 г. Согласно информации, содержащейся в данном источнике, первым представителем династии, признавшим политическую зависимость от великих литовских князей, был сын Мансура-Кията – Алекса: «К великому князю Литовскому приехал из Орды князь Алекса, да крестился, а во крещении имя ему дали князь Александр, а вотчина у него была Глинск, Глиннеца, да Полтова. С тою вотчиною к Витовту и приезжал, а Витовт дал ему волость Стайну (Станску), Хозоров, Гладковичи, и женил его а дал за него Князь Владимирову дщерь Острожского княжну Настасью»[837].

В попытке трактовать данное сообщение как первое свидетельство, относящееся ко времени возникновения владения Глинских, украинским исследователем Я.В. Пилипчуком была выдвинута версия о том, что перекочевка орды киятов в район р. Ворсклы состоялась в конце правления Витовта[838]. Однако выше процитированное сообщение свидетельствует о том, что оммаж (феодальная присяга) Алексы происходил в условиях наличия у него собственного владения, права на которые были лишь подтверждены Витовтом с одновременным пожалованием новому вассалу дополнительных «волостей».

Основываясь на анализе дошедших до нашего времени источников, можно сделать вывод о том, что приведение к присяге сына Мансура – Алексы, сопровождавшееся крещением и династическим браком ордынского аристократа с представительницей одного из знатнейших княжеских родов ВКЛ, а также присоединением к его уделу дополнительных волостей произошло не сразу, а спустя некоторое (вероятно, довольно продолжительное) время после расселения «татар» на землях литовско-ордынского пограничья. В связи с данным обстоятельством допустимо высказать предположение о том, что в 80-х – начале 90-х гг. XIII в. кияты осуществляли фактически самостоятельное управление землями Псёльско-Ворсклинского междуречья. Отношения Мансура и его сына Алексы с властями ВКЛ в данный период времени, вероятно, носили характер военно-политического соглашения, несколько позднее оформленного признанием вассальной зависимости ордынских пограничных федератов от династии Гедиминовичей, сопровождавшегося вхождением «татарского князя» в состав правящей элиты Литовско-Русского государства.

Еще одним владением «служилых татар» на землях литовско-ордынского пограничья следует считать так называемую «Яголдаеву (Еголтаеву) тьму». Самым ранним сообщением о ней считается упоминание о владениях некоего «Егалтая» как отдельного административно-территориального образования на юго-восточных рубежах ВКЛ в ярлыке крымского хана Менгли-Гирея королю Польскому и великому князю Литовскому Сигизмунду IV Ягеллону от 2 июля 1507 г., в которой подтверждались права государя Польши и Литвы на «…Курскую тьму з выходы и даньми, из землями, и водами, Сараева сына Егалтаеву тьму, Милолюб с выходы и даньми, из землями и водами; Мужеч, Оскол; Стародуб и Брянеск со всеми их выходы и даньми, из землями и водами»[839].

Вопрос о времени возникновения данного владения «служилых татар» на литовско-ордынском пограничье до настоящего времени является предметом научной дискуссии. Так, О.В. Русина высказывала предположение о возможном появлении Еголдаевой тьмы в конце XIV в., гипотетически идентифицируя Еголтая (Яголдая) Сараевича как возможного потомка Сарай-аки (Сарайки русских летописей) – посла Мамая, убитого в Нижнем Новгороде в 1375 г.[840] В свою очередь, польский исследователь Станислав Кучиньский связывал возникновение Еголдаевой тьмы с событиями ордынской междоусобицы 1430—1440-х гг. По мнению историка, именно в этот период одна из групп большеордынских «татар», под предводительством Яголдая Сараевича (возможно, являвшегося сыном «князя» Сарая Урусахова, упоминаемого в летописной «Повести о нашествии Едигея» в связи с событиями карательного похода войск беклярбека на земли Северо-Восточной Руси в 1408 г.)[841], отделилась от орды Улуг-Мухаммеда и обосновалась на землях литовского пограничья[842]. Согласно гипотезе Дариуша Колодзейчика,