— Ты чего? — спросил я, вытирая ее слезы.

— Ничего… просто… А Света? Где она сейчас? Я помню в деревне ты мне все уши про нее прожужжал, а за то время, что мы вместе, ты ни разу не обмолвился про нее.

— Света… — глотнул ком в горле. — Ее больше нет. Убили. Я тебе потом как-нибудь расскажу, хорошо. Не хочу сейчас про это вспоминать.

— Прости. — она прижалась ко мне и обняла. Сжимала крепко, будто боялась, что я вскочу и убегу куда-то. Глупенькая…

Мы сидели так около десяти минут, она на моих коленях, обнимая меня за шею теребила волосы на затылке, я прижимая ее к себе гладил по спине. Фильм давно был выключен, в квартире стояла тишина.

Она заговорила неожиданно, заставляя меня напрячься.

— Я всегда любила свою сестру. Сколько себя помню. Любила даже больше, чем родителей. Тогда не понимала, сейчас знаю отчетливо. Любила. И ненавидела. Завидовала, очень сильно, но какой-то тайной, не злой завистью. Будто бы равняя ее с гордостью за какого-то человека. Не знаю. После всего, что произошло я все равно люблю сестру. Какой бы не была, как бы не вела себя, что бы не сделала, люблю не смотря не на что. Но так же и ненавижу. Это мой крест. Крест, который останется со мной на всю жизнь, Антон, понимаешь?

Я не понимал. Я не знал всего. Не знал ее истории.

И она рассказала. Все. До единого. И откуда появилась вина перед Лизой и откуда шрамы и откуда бесплодие и то, что случилось с ее родителями. Рассказала и последние происшествия в ее жизни, связанные с ее бывшим парнем. Слово в слово передала их диалог.

Ну, что сказать, мало я ему врезал, ох мало, мать твою!

Под конец она уже плакала, не пытаясь сдержать слез.

— Знаешь, я всегда почему-то думала, что папе мы в тягость. Он уставал на работе, дома я его видела только за тем, как он смотрит телевизор. Нет, он не был пьяницей и на маму руку не поднимал никогда, да и на нас сестрой тоже. Даже в детстве если от мамы мне попадало, то отец никогда не лез. И когда со мной случилось все это он встал на мою сторону, даже, наверное, и половины не зная, что твориться в моей голове. Я помню, как он испугался, когда увидел меня с окровавленной рукой. Как приезжал в больницу. Мама на тот момент вычеркнула меня из своей жизни окончательно, а он… Он стал тем, ради кого я продолжила учебу. Стал тем, ради кого я продолжала жить. То обещание данное ему… после аварии было тяжело, но я держалась только за те слова, что пообещала. Что бы не случилось, жить ради себя. Ради того, чтоб быть счастливой.

Мама… на маму я не держу зла. Она поняла тогда все… поняла, когда узнала, что я бесплодна. Что я осталась пустышкой, никчемной, ни на что не способной, пустой изнутри. Навсегда…

— Птичка, да не говори ты так. Что значит пустая? Как ты можешь быть пустая, когда ты излучаешь столько теплоты и добра. Как, если ты заставляешь мое сердце биться только ради тебя. Вась, я люблю тебя. И перестань думать, что после той правды, что мне рассказала я перестану тебя любить или хотеть. Ни чего не изменилось, поверь мне. Ничего.

— Правда? — шмыгнув носом и, наконец, посмотрев мне в глаза, спросила она.

— Правда. Птичка?

— Ммм?

— Давай поженимся? Завтра!

— Что?

Василиса

Я смотрела на него круглыми глазами, и все время пыталась понять, послышалось мне или он действительно предложил пожениться.

Неожиданно в его кармане завибрировал телефон.

— Шторм звонит. Да, слушаю.

Лицо Антона вмиг изменилось, он посмотрел на меня, а после опустил взгляд в пол и поднялся с дивана. Далее я слышала лишь отрывками.

— Когда это случилось? Как малая? Пушкин?

— …

— Дан, потом истерить будешь. У тебя в семье сейчас только ты с трезвой головой должен быть. Ада ребенок, а Пушкин второй раз любимую женщину теряет.

— …

— Я понимаю. Я приеду. Держись, брат.

Антон вернулся в комнату, сел рядом со мной и, поставив локти на колени, запустил пальцы в волосы.

— Антош, в чем дело? — спросила, не выдержав.

— Мама Ады сегодня утром умерла.

— Бог ты мой.

Я сорвалась с места и рванула одеваться. Напялила первое, что попалось, завязала хвост на голове и подбежала к Громову.

— Чего сидишь, поехали скорей.

— Куда? — удивленно посмотрел на меня мой парень.

— К Дану, к Аде. Ребята там с ума, наверное, сходят. Может, сможем как-нибудь отвлечь. Хотя… — я как-то сдулась вся, понимая абсурдность своего поступка. — Как от такого отвлечь можно, не знаю.

— Не переживай, мы съездим к ним, через пару часов. Нужно будет к бате заехать, может, помощь в похоронах нужна будет. Кто знает, в каком там состоянии Пушкин.

— Хорошо. Блин, если ты меня еще не уволил, не мешало бы и на работе появиться.

— Появишься еще. Кстати…

— Что?

— Я не услышал ответа на свой вопрос.

— Какой? — удивилась я.

— Ты выйдешь за меня замуж?

Ой! И правда забыла.

— Прям завтра? — спросила я, не сводя с него глаз.

— Ну, завтра уже не получится, все-таки такое случилось в семье у моего свидетеля, но в самое ближайшее время точно. Так что? Какой будет твой положительный ответ?

— А у меня есть варианты?

— Не единого.

— Ну, тогда ладно. Так и быть, Громов. Готова я ради тебя пожертвовать всей своей жизнью. Гони, давай свою руку, ногу и сердце. — рассмеялась я, протягивая левую ладонь вперед.

— У меня еще поджелудочная в хорошем состоянии и ее отдам, если хочешь. — сказал Антон и, схватив меня в охапку, поцеловал.

К вечеру мы все же собрались и поехали в дом Шторминских. Александра Сергеевича дома не было. Его к себе забрал отец Антона. А вот Даниил и Ада были одни в огромном особняке.

Я, конечно, не должна была, но почему-то злилась на Дана из-за того, что я увидела в клубе. Я знала, что он ни слова не сказал Аде, но и понимала, что это не мое дело. Что, возможно, бывают обстоятельства или… нет, ну что или, как можно оправдать измену?

Однако, Шторма мне было жаль, его потерянный взгляд пугал как никогда. Этот огромный медведь, будто черная туча возвышался у окна с опущенными плечами и головой.

Мы прошли в гостиную. Ада, свернувшись калачиком, лежала на диване. Услышала шаги, подняла голову. Лицо заплаканное, носик красный, потухший взгляд и океан боли в глазах.

— Вася? — удивилась она, увидев меня и Антона.

Я не ожидала, но девочка подорвалась с дивана и повисла у меня на плече, заходясь практически в истерике. Так горько было слышать ее рыдания, что у самой накопилась влага в глазах.