«Даже самую малость?»

«Даже самую малость. Ты же знаешь, что жестокость — это не выход».

Я вздохнула. Нос Гиены остался целым.

Какое-то время я просто работала. А что мне еще оставалось делать? Медведица снова послала меня развешивать белье на улице. На улице, так на улице. Мне было плевать. Каждым морозным утром я выносила на площадку для сушки новую партию мокрого белья. За ночь бельевые веревки покрывались слоем инея и провисали, становясь похожими на чудовищные нити гигантской паутины. Утром я развешивала белье, вечером снимала и уносила под крышу, в комнату для глажки.

Роза временами пыталась меня расшевелить, но я ничего не чувствовала. Была ли я еще жива? Однажды мне показалось, что Роза коснулась моей щеки своими губами, но это оказался всего лишь свисающий с веревки носок.

Несколько раз я видела пробегавшую мимо веревок с замерзшим бельем Карлу. Почуяв меня, Пиппа заскулила, и Карла резко дернула поводок. Она меня видела, я знаю, что видела, но ничего не сказала. Просто посмотрела.

Ночью я с открытыми глазами лежала на своих нарах. Слез не было. Печали не было. Не было гнева. Я больше ничего не чувствовала, все внутри у меня умерло.

Затем однажды наступило снежное утро. Все окна изнутри покрылись слоем инея, а на улице все стало белым. Единственным ярким пятном на этом фоне была моя маленькая алая лента. Я осторожно погладила ее и внезапно поняла, что мне нужно делать. Расправив плечи, я покинула моечный цех, везя нагруженную бельевую корзину на колесиках.

— Следите за ней, — сказала Гиена и хихикнула. — У нее тот самый взгляд.

— Думаешь, побежит сейчас на проволоку бросаться? — пискнула Землеройка.

Проволока в ограде была под высоким напряжением. Сила тока в ней была смертельной. Отчаявшиеся полосатые довольно часто бросались на эту проволоку, выбирая быстрый электрический способ покончить с собой.

Нет, я не нарушила чистый снежный покров перед проволокой отпечатками своих башмаков. Я не собиралась сводить счеты с жизнью. Напротив, я лихорадочно раздумывала над тем, как начать ее, мою жизнь, заново.

— Мне нужна ткань, — сказала я, придя тем вечером в свой барак. — Метра два, не больше. Я собираюсь сшить платье.

— У тебя уже есть платье, — проворчала Балка.

— Не тюремное, нет. Совсем другое. Я собираюсь сшить Освободительное платье.

* * *

Разумеется, это было невозможно. В Биркенау невозможно достать клочок ткани размером с носовой платок, как же раздобыть ткани на целое платье? Добавьте к этому такие редкостные, драгоценные вещи, как иголка, нитки, булавки, застежки, ножницы. На то, чтобы собрать здесь все эти сокровища, даже сказочному герою потребуются годы.

У меня времени на то, чтобы совершить этот подвиг, было гораздо меньше — только до тех пор, пока Биркенау не опустеет.

Именно, опустеет. Сейчас сюда доносился далекий грохот орудий, Биркенау был обречен. Нет, его, конечно, еще не ликвидируют ни сегодня, ни завтра, однако этот день уже близко. Признаки можно было заметить повсюду. Взвинченные, суетящиеся надзирательницы. Дымящие днем и ночью трубы. Увеличившееся количество отправляемых на поезде из универмага тюков и узлов.

Поездами начали вывозить из Биркенау и часть заключенных. Ходили слухи, что их отправляют в другие лагеря, расположенные дальше от армий-освободительниц. Упивавшиеся на протяжении многих лет своим правом безнаказанно убивать кого угодно теперь были охвачены паникой. Судя по всему, Они отчаянно пытались уничтожить все следы, сделать так, будто Биркенау и ему подобных мест никогда не существовало на свете. Конец приближался, поэтому Они принялись спешно избавляться от ходячих скелетов в полосатых робах. Мне вспомнилась одна моя школьная подруга из того, настоящего мира. Так вот, чувствуя, что проигрывает партию в шахматы, она обычно смахивала все фигуры с доски на пол и заявляла: «Теперь уже никто не узнает, кто выиграл, а кто проиграл!»

Когда же придет мое время покинуть Биркенау, я твердо была намерена сделать это одетой не как полосатая, а как нормальный, приличный человек. Так у меня родилась идея сшить себе Освободительное платье, причем оно должно быть не украденным в универмаге, а сшитым собственными руками.

* * *

Все нужно делать по порядку. Прежде всего — добыть ткань.

У меня все еще сохранилась убогая одежонка, которую раздобыл для меня Хенрик, готовясь к нашему с ним побегу. Носить ее спрятанной под полосатым платьем было рискованно — надзирательницы жестоко наказывали нас за любую попытку каким-то способом утеплиться. Поэтому я обменяла поношенный джемпер на полпачки сигарет. Именно. На целых полпачки. Так я сразу сделалась богачкой. Юбка и блузка такой ценности не представляли, за них мне дали еще несколько сигарет и немного хлеба. Обладая таким солидным капиталом, я уже могла искать подходы к универмагу.

Балка знала одну девушку, которая, в свою очередь, знала еще одну девушку, которая знала кого-то, кто работал в универмаге. Потратив часть моего драгоценного запаса сигарет, Балка сумела договориться о том, чтобы для меня украли пару метров ткани. Что и говорить, риск был велик, и я очень переживала из-за того, что в мою затею оказались вовлеченными совершенно посторонние люди. На охранников мои опасения само собой не распространялись. В конце концов, им за это платят.

Несколько дней прошли в томительном ожидании, и вот наконец мне принесли пакет. Балка позволила мне открыть его в своем собственном закутке, в дальнем углу барака. Как же я волновалась!

А потом сердце у меня упало, провалилось до самых подошв моих дурацких деревянных башмаков.

Это была самая уродливая ткань, какую я когда-либо видела в своей жизни.

Балка посмотрела на нее и со смехом прокомментировала в своей обычной грубой манере:

— Ну и ну! Как будто кого-то стошнило на эту тряпку! Смотри, вон те оранжевые квадратики — это, наверное, кусочки морковки!

Я чувствовала себя так, словно меня саму сейчас стошнит. Возможно, платье из ткани с таким пестрым безвкусным узором еще могло как-то подойти немолодой женщине, особенно если она постарается все время держаться в тени. Но не для такого тощего долговязого подростка, как я.

— Не важно, — сказала я, немного подумав. — Ткань неплохого качества, по длине ее должно хватить, сидеть будет хорошо.

— С нетерпением жду, когда смогу увидеть это на тебе, — хмыкнула Балка.

До ножниц можно было добраться только хитростью. Насколько я знала, в моечном цеху ножниц было всего две пары, и обе в комнате для починки белья, откуда их никогда не выносили. И без присмотра не оставляли никогда, ни на минуту. Пока я раздумывала над тем, как мне справиться с этой проблемой, мне на помощь пришли непредвиденные обстоятельства. Заболела Медведица, и временной начальницей моечного цеха стала Гиена. Я подошла к ней и сказала, что хотела бы на несколько дней поменяться местами с одной из работниц, занятых на починке белья. Как и следовало ожидать, Гиена разразилась своим лающим хохотом и ответила: