И тело следовало одеть в специально сшитое для него платье.

— Ох, какая красота! — услышала я, как только надетое через голову платье скользнуло вниз по моим тощим костлявым бокам и расправилось.

Подключились новые голоса.

— Отлично сидит…

— Не слишком облегающее…

— Посмотрите, как юбка колышется!..

— Пояс какой…

— Такое розовое!

Зеркал в бараке не было, и о том, как я выгляжу, мне приходилось судить только по этим восклицаниям. Но если бы меня спросили, как я себя чувствую в своем новом платье, я ответила бы одним только словом: «Волшебно!» Я прошлась, как по подиуму, по проходу барака, внимательно следя за тем, чтобы не налететь на кого-нибудь. В своем воображении я плыла сейчас по Городу Света, и заветная яблоня осыпала меня своими белыми лепестками. Дойдя до дальней стены барака, я остановилась, развернулась. И остановилась.

Молчание. Гробовая тишина.

Она смутила меня и встревожила. Неужели они не понимают, сколько работы было вложено в это платье и в каких условиях оно шилось?

И неужели они не понимают, что это не простое, а совершенно особенное платье с пятью вышитыми пуговками, спускающимися вниз от горла прямо к моему сердцу?

А потом я увидела обращенные ко мне лица. Все они были мокрыми от слез.

Тогда я двинулась назад, на этот раз еще медленнее. Навстречу мне тянулись тонкие, исхудавшие руки. Тянулись, чтобы хоть кончиками пальцев, хоть на мгновение прикоснуться к розовому платью.

В тишине я услышала чей-то шепот:

— Вы еще помните, что на свете есть цвета, такие же, как этот?

Когда я заканчивала свое дефиле, тишина кончилась, превратилась в громкий шум, в котором смешались приветственные возгласы, смех, плач, сумбурные воспоминания о платьях, оставшихся где-то в далеком прошлом. Меня переполняла такая радость, что я едва не пропустила шум возле двери барака. Сюда кто-то направлялся!

— Надзирательницы! Быстрее! Тише! — раздался предупреждающий крик.

Я оказалась в ловушке, теребила пальцами пряжку пояса и пуговки в отчаянной попытке снять с себя платье раньше, чем его заметят надзирательницы. Полосатые окружили меня плотной стеной, закрывая своими спинами, пряча жертву от хищника в центре своей стаи.

Но в барак вошел не хищный зверь, не лев. И не надзирательница с хлыстом и палкой. В дверях барака я увидела знакомые лица трех своих подруг, которые стали пробираться ко мне.

— Ты здесь, Элла? Мы не слишком опоздали?

— Франсин? Шона? Это вы?

— Верно, дорогая, и по-прежнему такие же уродливые, как всегда, — со смехом ответила Франсин.

Шона просто улыбнулась и помахала мне рукой. Она выглядела такой слабой, что едва стояла на ногах. Я заметила, что Франсин поддерживает ее за локоть.

— А помнишь?.. — начала Франсин, выталкивая вперед третью девушку.

— Еще бы! — перебила я ее, трогая пуговку с буквой «Б» на своем платье. — Б. это значит Бриджит.

Бриджит Ежик робко улыбнулась и тут же прикрыла ладошкой свой беззубый рот, а мне вдруг до боли захотелось снова вернуться в швейную мастерскую. Теперь я гораздо больше времени и внимания уделяла бы этим чудесным женщинам, вместо того чтобы горбатиться за швейной машиной, придумывая новый фасон для платья.

Но еще сильнее мне хотелось снова вернуться в то время, когда рядом со мной была Роза. Пусть при этом мне снова довелось бы испытать голод и холод, жару и унижения. Ради этой встречи я охотно пошла бы на все.

Разумеется, я должна была бы тысячу, миллион раз поблагодарить своих подруг, и раскланяться перед ними, и бесконечно повторять, как я благодарна им за все, что они для меня сделали, но переполнявшие меня чувства оказались настолько сильны, что я просто заплакала.

— До нас дошел слух, что твое предыдущее платье украли, — пояснила Франсин, — и тогда мы решили помочь тебе. Собрали все, что нужно. Слава богу, Марта ничего не заметила.

Шона глубоко вздохнула, и я поняла, что даже говорить ей теперь трудно. Как она умудрялась, став такой худющей, такой больной, не утратить прежний, постоянно горевший у нее в глазах, яркий живой огонек? Правда, свою былую элегантность Шона все же утратила, и видеть это было бесконечно печально и ужасно.

— Наконец-то ты сшила платье для себя, а не для Них, — слабым голосом сказала Шона.

— Давно пора. Пусть Они привыкают теперь делать все своими руками, — кивнула Франсин.

— Чертовски верно сказано, — одобрительно хмыкнула Балка.

— А платье на самом деле получилось отличное, — спокойно заметила Франсин. — Розовый — очень радостный цвет, правда? Ну а сегодня утром одна маленькая птичка принесла нам на своем хвостике весть о том, что вечером ты будешь показывать свое платье…

— Ну, не такой уж маленькой была та птичка, — возразила Балка, расправляя свои плечи и становясь в позу культуриста.

— Да, верно… мощная была птичка, не спорю. Мы просто не могли не прийти, чтобы посмотреть, что у тебя получилось. Ты ведь, насколько я знаю, сшила это платье к освобождению?

Я молча кивнула.

Освобождение… Это слово разлетелось по всему бараку со скоростью лесного пожара.

— К нему самому, чтоб ни дна Им, ни покрышки! — весело гаркнула Балка, чудесным образом разряжая скопившееся в нас напряжение.

Да, пришла пора прощаться с Биркенау, теперь это стало ясно всем. Оставалось лишь гадать — скоро ли?

— На выход! На выход! Все на выход!

Это кричала надзирательница, настежь распахнувшая двери моечного цеха. Поскольку оторопевшие прачки застыли на месте, подняв руки, с которых капала мыльная пена, надзирательница принялась подгонять их рукоятью своего хлыста. Только теперь они задвигались.

Я наблюдала за этой сценой с площадки для сушки белья, спрятавшись за развешенными рубахами и кальсонами. Вот и наступил момент, о котором мы говорили несколько последних недель, когда спорили, выведут нас или оставят?

Колонны заключенных уже шагали прочь через железные, украшенные коваными завитушками ворота Биркенау. Мы видели, как эти колонны удалялись на запад, в противоположную сторону от приближавшихся тяжелых орудийных раскатов. Теперь, значит, и наша очередь пришла. Если выводят моечный цех, значит, и сами надзирательницы тоже покидают лагерь. Они же не могут остаться здесь без нас, работниц, стирающих им, бедняжкам, грязные носки.

— Все бегом на плац! — кричала надзирательница. — Живо, живо!

Я осторожно выглянула из-за белья, чтобы перехватить кого-нибудь из девушек, бежавших в конце группы. К моему неудовольствию, это оказалась Землеройка. «Давай сюда!» — махнула я ей.

Землеройка нырнула под ряды висящих на морозе рубах и кальсон и подбежала ко мне, причем не одна, а вместе с Гиеной и еще парой других прачек.