года учились в школе Баухаус, известной прежде как Великая герцогская Саксонская художественная школа, в Дессау.’

‘Да.’

- Могу я спросить, что привлекло вас в Баухаузе?’

‘Конечно. Я был большим поклонником его первого директора, Вальтера Гропиуса, и модернистских принципов, которые он выдвинул. Однако к тому времени, как я приехал, его место занял Людвиг Мис ван дер Роэ. На мой взгляд, он был еще более великим архитектором. Кроме того, некоторые из величайших художественных умов нашего времени были учителями в Баухаузе. Для любого из моего поколения, кто интересуется искусством, это был естественный выбор.’

- Под "величайшими умами", как я понимаю, вы подразумеваете таких людей, как Пауль Клее, Василий Кандинский и Ласло Мохой-Надь?’

‘Совершенно верно.’

‘Я так понимаю, вам известно, что теперь мы считаем их работу выродившимся мусором?’

‘Мне это известно. Конечно, этот конкретный критический анализ еще не был сделан в то время, когда я подавал заявление о приеме в Баухауз.’

Гейдрих впился взглядом в Герхарда, словно решая, не были ли его слова неприемлемо насмешливыми, а затем сделал короткую пометку в папке.

‘Этот модернистский мусор имеет сильное семитское влияние, я уверен, вы согласитесь, - заметил Гейдрих, откладывая перо.

Герхард стоял на своем. - При всем моем уважении, Герр группенфюрер, можно сказать, что Мохой-Надь имеет еврейское происхождение, но другие люди, о которых вы упомянули, таковыми не были. В самом деле, на факультете были люди, которые придерживались мнения о евреях, которое вы могли бы найти сочувствующим. Конечно, в Баухаузе было очень мало, если вообще были какие-то еврейские студенты во время моего пребывания там.’

Гейдрих нахмурился, на этот раз неуверенно. Герхард изо всех сил старался не улыбаться. Ты ведь этого не знал, правда? И что ты теперь скажешь?

Гейдрих откашлялся и взглянул на папку. ‘Вы еще учились в Баухаузе, когда он переехал в Берлин ...

‘Совершенно верно.’

- Там, где его закрыли по политическим мотивам.’

- Строго говоря, Миес закрыл школу добровольно, получив разрешение продолжить обучение.’

‘Не пытайтесь умничать со мной, Герр фон Меербах. Гестапо закрыло школу. Мария Людвиг Михаэль Мис, она же Мис ван дер Роэ, известная близким людям как Мис: родилась 27 марта 1886 года в Ахене, Пруссия ... - Гейдрих сделал паузу, чтобы Герхард оценил глубину его знаний и то, что это подразумевало, - ... обратилась к моему предшественнику в Берлине и получила отсрочку. Затем он понял, что он не был на самом деле мудрый для него, чтобы продолжить. В настоящее время он не может найти работу в этой стране. Людям не нужна эта” модернистская " архитектура, которую вы так высоко цените, Герр фон Меербах. Вы должны иметь это в виду. Но вернемся к нашей дискуссии: агенты гестапо в Берлине были справедливо обеспокоены тем, что Баухаус был гнездом коммунистической подрывной деятельности, которая активно продвигала антигерманские идеи и поэтому не мог быть терпим Рейхом. Скажите, вы коммунист?’

Герхард ничего не мог с собой поделать. Он расхохотался. ‘И вы тоже! Как я уже сказал вашему коллеге, моему брату, я не коммунист. Посмотрите на меня, Герр группенфюрер. Вот он я, в замке моей семьи, одетый к обеду в белый галстук и фрак. Разве я похож на коммуниста?’

‘Это не смешно, и я настоятельно советую вам не относиться к этому так. Отвечай на мой вопрос. Вы коммунист?’

- Нет, я никогда не был коммунистом и не голосовал за Коммунистическую партию. Да, в Баухаузе было много студентов, симпатизировавших коммунистам, как и в любом другом университете страны. Но я не был одним из них, и им не разрешалось создавать организацию внутри Баухауза. И если вы хотите знать, я скажу вам, что я на самом деле считаю, что современная форма архитектуры, основанная на новейших принципах инженерии, науки и производства, соответствует как промышленному наследию моей собственной семьи, так и полностью немецким принципам ремесла и качества, представленным немецкой ассоциацией ремесленников, членом которой я являюсь. Я хочу разрушить трущобы наших промышленных городов и построить чистые, просторные, здоровые дома для обычных, трудолюбивых немецких семей. Что, черт возьми, в этом коммунистического?’

Когда страстный вопрос повис в воздухе, Гейдрих откинулся на спинку стула, и его холодные, скептические глаза изучали Герхарда, как коллекционер бабочек изучает образец, приколотый к доске. - ‘Ты хоть представляешь, как высокомерно и привилегированно ты говоришь?- спросил он спокойным, безмятежным голосом, который нервировал гораздо больше, чем любой яростный крик. - ‘Сам факт, что вы, простой студент, не стесняетесь обращаться ко мне подобным образом в присутствии вашего брата, не думая о том серьезном риске, которому вы подвергаетесь, или о позоре, который вы навлекаете на свою семью ... поверьте мне, Герр фон Меербах, ни один обычный немец не будет настолько глуп, чтобы говорить так, как вы.’

‘Прошу прощения, если я вас обидел, Герр группенфюрер, - почтительно произнес Герхард, по-прежнему глядя Гейдриху в глаза. - Это не входило в мои намерения. Я просто хотел установить истину, которая заключается в том, что я не коммунист.’

‘Однако вы - любитель евреев.’

Эти слова ударили Герхарда, как удар дубинкой коричневой рубашки. ‘Я ... мне очень жаль...? - он запнулся. ‘Что вы имеете в виду?’

- Именно то, что я сказал. Около пяти недель назад, утром 7 марта, в мой день рождения, вы поехали на окраину Мюнхена, откуда сели на трамвай до Лаймер – плац. Оттуда вы шли по Фюрстенридерштрассе, делая серию безнадежно любительских попыток проверить, не следят ли за вами. Вы, конечно, были правы, хотя и не знали об этом. Вы остановились, чтобы принять предмет запрещенной коммунистической литературы ...

‘Я его не принял!- Запротестовал Герхард. - Мужчина сунул его мне в руку.’

‘И вы посмотрели на него с большим интересом для человека, который говорит, что у него нет коммунистических симпатий, прежде чем выбросить его. Затем вы отправились к месту назначения, в квартиру, где теперь живет бывший адвокат вашей семьи – еврей Соломон. Вы отрицаете, что это так?’

‘Ты же знаешь, что я не могу этого отрицать. Вот что случилось. И извините меня, если я снова буду высокомерен, но могу ли я спросить, является ли преступлением говорить с кем-то, кто преданно служил и моей семье, и нашей стране, только потому, что он еврей?’

-