Штаб 3-й бригады размещался в покосившейся, невзрачной лачуге, стоявшей на отшибе, у южной околицы какой-то небольшой деревушки. Сергеевский и Семенов насилу ее нашли. Кого ни спросят, все отвечают по-разному. То на один дом укажут, то на другой. Но везде их встречало пустое пепелище. В итоге выяснили, что лишь накануне, днем, штабу пришлось дважды переезжать с места на место, поскольку деревянные халупы, которые он занимал, загорались от упавших поблизости снарядов.

Зайдя в дом, Сергеевский огляделся. Тесная комната. Небольшой грязный стол под окном, рядом две грубо сколоченные табуретки. В углу, возле нетопленой печки, ютится крестьянская кровать, на которой лежит генерал. Офицеры штаба удобно разместились на ворохе прелой, дурно пахнущей соломы, брошенной прямо на земляной пол. Все знакомые лица, кроме недавно назначенного генерала.

Волкобой выглядел плохо. Страшно худой, с почерневшим лицом, он медленно поднялся с кровати. Согнулся, словно не мог выпрямить спину, да так и выслушивал рапорт Сергеевского, тяжело дыша и болезненно покашливая. Позже Борису сказали, что генерал страдает астмой. Особого радушия командир бригады не проявил, отделавшись дежурной фразой: «Добро пожаловать», – и снова завалился на кровать.

Зато все остальные офицеры кинулись обнимать Бориса, выказывая трогательную сердечность.

– Наконец-то мне есть кому сдать штаб, – радостно провозгласил Колесников, когда буря жарких приветствий слегка улеглась.

– Нет уж, Григорий Георгиевич, – весело, в тон ему ответил Борис. – Я хоть и старше вас по статусу, однако же вы когда-то приняли у меня этот штаб, вот и тяните дальше свою лямку.

Это ни в коем разе не означало, что капитан Колесников пытается переложить столь тяжкий труд на чужие плечи. Боже упаси! Он храбр и честен, как никто другой. И уже в достаточной мере показал себя инициативным, волевым и непоколебимо стойким человеком. Григорий был одним из достойнейших офицеров Генерального штаба и занимал место, ему вполне подобающее. А предложение принять его полномочия – простая субординация, не более того.

– И кем же вы у нас будете? – спросил Пунагин, любитель точных определений и верный слуга ее величества Канцелярской Аккуратности.

– А будем считать господина Генерального штаба капитана Сергеевского состоящим в распоряжении начальника бригады, – влез бойкий на слово штабс-капитан Захаров, ответственный за связь.

– Вот и сговорились! – Колесников дружески похлопал однокашника по плечу. – Лучше скажите, Борис Николаевич, какие новости в корпусе? Что говорят о подкреплении?

– Утешить мне вас нечем, господа. Еще два дня придется рассчитывать только на свои силы…

С этих пор Сергеевский числился «в распоряжении…», но фактически выполнял работу начальника штаба, чередуясь через день с Колесниковым. Между ними, двумя офицерами одного выпуска академии Генштаба, сложилось полное взаимопонимание.

Первый день Борис недоумевал, зачем Волкобой просил усилить свой штаб? Никаким «переутомлением чинов» здесь и не пахло. Управлять-то, в сущности, нечем. В резерве никого, поскольку 11-й полк всем составом давно введен в боевую линию. Телефонные провода, тянущиеся к полкам, все перебиты до единого. Передвигаться днем на открытом пространстве между Распудой и лесом совершенно невозможно, так что связь восстанавливалась лишь с наступлением темноты. Почему? Да очень просто.

Далеко впереди, у Бакаларжева, высоко в воздухе висит немецкий привязной аэростат. С него русский тыл очень хорошо просматривается. Наблюдатель корректирует огонь многочисленной артиллерии противника. Немудрено, что германцы с такой легкостью и точностью громят занимаемые бригадой окопы, подступы к ним и тыловые команды вплоть до самого шоссе Сувалки-Рачки. Особенно достается деревням и высотам, где стоят русские батареи.

Каждый день сплошной гул канонады, нарушаемый только более резким, бьющим по нервам свистом летящего, казалось бы, прямо в тебя снаряда и грохотом близких разрывов. Можно представить, что творится в полках. Просто-таки ад кромешный. Там почти весь офицерский состав полег. На пополнение, правда, кое-кого присылали, но что это были за кадры! Прапорщики запаса старых сроков службы. Впрочем, прибыл с ними один штаб-офицер, подполковник Казимирский, служивший последнее время воспитателем кадетского корпуса. Не человек, а старая развалина. Грузный, совсем уже не молодой. В придачу ко всему еще и страдающий ревматизмом ног.

– Я, господа, прибыл на фронт исключительно по доброй воле, – заявил он в штабе. – Считаю невозможным сидеть в тылу во время такой войны…

Немного помявшись, подполковник добавил:

– Прошу, однако, назначить меня младшим офицером, так как ни ротой, ни тем более баталионом командовать я не смогу. Много уж годков минуло, как из строя ушел. Посему не имею ни малейшего представления ни о нынешних уставах, ни о службе.

– Понимаю, понимаю, – натужно дыша, просипел Волкобой. – Но просьбу вашу исполнить не имею права. Хоть младших офицеров и не хватает преизрядно, да только и старшие нужны ничуть не меньше. Видите ли, там, в лесу, все очень скверно, – генерал неопределенно махнул рукой за окно, где гремела канонада. – Части полка разбросаны по опушке, связь между ними затруднена. О некоторых ротах и вовсе ничего не известно. Никакой уверенности, что противник не захватил уже некоторые лесные выступы. Командир полка, полковник Меллер, контужен, и хоть остался в строю, но, в сущности, управлять полком не может. Между тем, если неприятель овладеет опушкой, то положение бригады окажется крайне тяжелым, если не сказать катастрофическим. Оборона внутри леса слабыми разрозненными частями невозможна, и немцам не составит особого труда обойти нас по лесу и прижать к Распуде. Поэтому не обессудьте, но вас я попрошу сменить полковника Меллера на его посту…

Ночью Казимирского переправили в 12-й полк. А с утра снова начался бешеный артобстрел, заставивший весь штаб томиться в отвратительном безделье. Ежеминутно слышалось приближение тяжелого снаряда. Все настораживались. Куда упадет? Не в нас ли? Разрыв! Близко, но мимо, слава Господу!.. Кто-то вышел посмотреть. В соседнем дворе занялся пламенем хлев. Через минуту следующий снаряд…

Чтобы скоротать время и отвлечься от гаданий «попадет – не попадет», решили сыграть в «Винт»[69]. Карты нашлись у Пунагина. Легли на солому головами друг к другу и проиграли почти до полудня.

«Игра в карты со смертью», как потом назвал ее Волкобой, прервалась появлением полковника Меллера. Того вел под руку солдат.

Встав посреди комнаты, Меллер заговорил, обращаясь почему-то к печке:

– Ваше превосходительство! Простите, я не вижу, где вы…