— Любимая, голубка моя, неужели ты считаешь, что боги только и думают, что о нас, смертных, и о наших желаниях? Неужели веришь, что богиня, обрадованная твоими подарками, может послать тебе девочку, что дети зарождаются в чреве матери усилиями богов? А может, они не имеют к чуду зарождения жизни отношения? В противном случае им бы пришлось работать, не зная отдыха — ведь кроме человека потомками надо обеспечить еще и животных… Мы знаем, что потомство появляется у зверей и птиц после спаривания, и это, похоже, и есть закон продолжения жизни для всего живого.

Амимона легонько оттолкнула Хети, в ее взгляде искрилось лукавство:

— Хиан, любовь моя, сдается мне, ты виделся с нашей верховной жрицей Кассипеей, и я не удивлюсь, узнав, что она открыла тебе великую тайну, в которую мы не посвящаем наших мужчин. Хотя нет, иногда мы делаем исключение для тех, кого считаем достаточно разумными и здравомыслящими, чтобы они могли понять и принять правду.

— Так и есть. Но я давно сомневался в том, что истина такова, какой ее видят люди, — простой и ребяческой. Ребяческими я называю верования, которые низводят человека до уровня ребенка, испытывающего необходимость ощущать заботу высшего существа — отца и, что еще важнее, матери, которые его оберегают, кормят и ограждают от всех страхов, а их у детей обычно множество… Ты не станешь спорить, если я скажу, что люди до сих пор еще в детском возрасте, и мужчины — больше дети, чем женщины. Поэтому они, взрослея, перекладывают на богов бремя защиты своей жизни и здоровья, которое раньше несли на своих плечах умершие или ставшие теперь немощными родители. Правда, чем больше я думаю об этом, тем более отдаюсь во власть сомнений, и повторяю про себя слова песни арфиста о том, что никто из умерших не вернулся, чтобы рассказать, что ждет нас там, за порогом земного существования. А раз так, нужно использовать любую возможность, чтобы превратить свою жизнь в праздник. В дни моей юности, узнав, что жрецы обращаются с изваяниями богов так, словно перед ними живые люди, то есть приносят им пищу и облачают в одежды, я подумал, что если бы они действительно существовали, эти боги, то им не нужны были бы ни наша забота, ни, тем более, наши подношения и молитвы. И я пришел к выводу, что вера в бога — не что иное, как воплощение человеческих потребностей, а бог, следовательно, — плод человеческого воображения, попытка объяснить существование мира и свое собственное. Объяснение действительности, не имеющее ценности, — изобретение недоразвитого ума, получающего удовольствие от собственных представлений… Речи Кассипеи стали для меня лучом света, он рассеял в моем сознании сумерки наивных верований, которыми питают наш ум с самого раннего возраста, так что, даже повзрослев, мы не приобретаем умения думать самостоятельно и подвергать сомнению все то, что вбивают нам в головы в течение стольких лет.

— Скажи, ты ведь не считаешь, что следует посвящать в эту тайну первого встречного, мужчину или женщину, всех, кто окружает тебя или когда-то окажется рядом, за исключением, разумеется, тех, кого ты сочтешь достаточно зрелыми, чтобы осознать правду?

— Этого не бойся. Даже если бы я вздумал говорить всем и вся о том, что этого множества богов, а они не одни и те же у разных народов, племен или даже у жителей разных областей одной страны, как, например, у египтян — в Мемфисе почитают Птаха, в Гелиополе — солнце Атум-Ра, а в Тебсе — Амона, так вот, если бы я заявил, что всех их на самом деле нет и мифы и предания — придуманные людьми сказки, мне никто бы не поверил. Все отвернулись бы от меня, твердя, что я сумасшедший или богохульник. Я мог бы спросить у них: «Кто же, по-вашему, создал мир?» И они бы ответили — бог. Но кто же создал бога? Ответ был бы: «Он сам себя создал, как Феникс, возрождающийся из пепла, создающий сам себя, по рассказам жрецов Гелиополя». Все это напоминает мне трюки факиров, которые живут за счет наивных дурачков.

— Вижу, Хиан, что ты достоин называться женщиной! — смеясь, заключила Амимона.

— Я польщен таким признанием, — произнес он серьезно. — Но скажи мне, Амимона, если ты не веришь в существование богинь, которым служишь, почему ты возлагаешь дары на их алтарь и даешь им обеты?

— Что ж, я могу ответить на твой вопрос. Я делаю это затем, чтобы никому не пришло в голову, что я не верю в существование богов или сомневаюсь в их могуществе. А еще потому, что это дает моему разуму своеобразное удовлетворение. Я думаю, что, когда я убеждаю себя в том, что рожу от тебя девочку, мой разум воздействует на мое сердце и мою плоть, предопределяя пол моего ребенка.

Эти слова не только обрадовали Хети, но и усилили его влечение к Амимоне. И, как следствие, стали новым поводом испытывать угрызения совести.

Эти мучения терзали его душу на протяжении всей зимы. Проходили месяцы, живот Амимоны округлялся, предвещая рождение долгожданного малыша, а Хети получал одно за одним известия о подготовке египетского похода. Отплытие было назначено на середину весны, чтобы флот мог войти в протоки Нила в период разлива. Так было решено на военном совете, который состоялся в Кноссе. В этот период большая часть земель долины затоплена, поэтому корабли смогут достичь стен Мемфиса, в котором узурпатор будет заперт, как в клетке, да и подкрепления ему ждать будет неоткуда. Они решили не подвергать своих людей ненужной опасности, высаживаясь на берега неразлившегося Нила, потому что в таком случае преимущество было бы на стороне воинов Якебхера, быстро передвигавшихся по твердой земле на колесницах. Приготовления к кампании подходили к концу, и Хети было бы сложно, а скорее, и невозможно повернуть все вспять, отказаться от детально разработанного его гостеприимными хозяевами и их союзниками плана, и заявить во всеуслышание, что он хочет остаться на острове и жить в мире и радости со своей Амимоной. Тем более что теперь, когда она зачала от него ребенка, он не был уверен, останется ли она с ним после родов. Она ведь вольна в любой момент взять себе нового мужа, как это случилось в свое время с ее родителями.

Однако настроение его и направление мыслей постоянно менялись: то он сожалел о том, что вскоре ему придется покинуть остров, на котором он счастливо жил с Амимоной, то вздыхал, вспоминая об Исет, то думал о предстоящих сражениях. Отчаяние и тоска охватывали его, когда он думал о том, что ради восстановления справедливости ему придется покинуть женщину, которая поймала в свои сети его сердце, как ловят певчих птиц. В такие моменты он готов был все бросить ради того, чтобы в прекрасных долинах этого острова счастливо доживать свои дни рядом с Амимоной и их дочерью. Конечно, у них родится именно девочка, ведь он так этого хочет, да и Амимона твердо в этом уверена…

В этом году зима выдалась мягкой, и снегом были укрыты, как обычно, только вершины высоких гор. Хети продолжал обучать молодежь военному делу почти каждый день, даже если небо бывало затянуто тучами, проливавшимися на землю дождем — легким и непродолжительным. Обычно корабли пережидали зиму в портах, но такая погода не мешала плаванию по морю, пусть это происходило не так часто, как в теплое время года.

Незадолго до прихода весны в порт Амнисос прибыл корабль от берегов Ханаана. По пути он шел вдоль берегов земель хиттитов и цепочки островов, связывавших Каптару с континентом. Среди прочих пассажиров на землю сошли четверо мужчин, одетых в длинные цветные туники. Это были оставшиеся в живых хабиру — давние приятели и спутники Хети. Поскольку они изъяснялись только на ханаанейском, то вызвали подозрение у работавших в порту местных жителей, которое усилилось, стоило им спросить, где живет беженец-египтянин по имени Хети. Так случилось, что человек, к которому был обращен этот вопрос, прошел обучение в школе Хети, пожелав участвовать в войне против Якебхера. К тому же он слышал о неудавшемся покушении. Поэтому четверых приезжих немедленно препроводили к дому, где находились управляющий порта и чиновники, взимавшие пошлину с ввозимых на остров товаров. Кефтиу оказались куда менее гостеприимными, чем думали хабиру: очень скоро все четверо были заперты в тесной комнатушке.