Приближался полдень. Хети устроился в открытой загородке на корме, рядом с площадкой, на которой стояли два рулевых — у каждого в руках было большое весло, служившее рулем. Неподалеку на подушках дремал царь Астерион, утомленный тяжело переносимой жарой летнего дня.

Хети перебирал в памяти события последних месяцев.

Даже находясь на последнем месяце беременности, Амимона приняла участие в ежегодном празднике весны, но на этот раз она наблюдала за играми с быком, стоя между царицей и Хети на балконе дворца. Потом наступил день прощания. Тридцать кораблей, прибывших с разных островов, бросили якоря в порту Амнисоса, где их дожидались двенадцать кораблей, подготовленных жителями Кносса. Оттуда флот направился к острову Стронгиле, где должны были собраться все военно-морские силы пеласгов, участвовавшие в египетской кампании. Хети пришлось все же покинуть Амимону, хотя она со дна на день могла родить их долгожданное дитя. Когда он заговорил о том, что хочет дождаться родов, она ответила жестко и решительно:

— Хиан, неужели ты думаешь, что наши женщины нуждаются в присутствии мужчины, сделавшего им ребенка (он отметил про себя, что она даже не произнесла слово «отец», причем вполне осознанно), чтобы разрешиться от бремени? Тем более что по нашим обычаям отцам запрещено присутствовать при родах, это сугубо женское дело. К тому же я не знаю, когда придет мой час. Но я расспросила опытных женщин и думаю, что это случится не так скоро. Поезжай и за меня не волнуйся. Обещаю, как только дитя родится, от нашего берега тут же отчалит лодка, и ты обо всем узнаешь.

И она сдержала обещание. Когда Хети был еще на Стронгиле, ожидая прибытия последних кораблей с островов северной части Эгейского моря, в порт стремительно вошла лодка с десятком гребцов с каждого борта. Она принесла долгожданное известие: Амимона дала жизнь девочке и назвала ее Ариадной. И, едва оправившись от родов, встала на ноги, чтобы привести себя в порядок.

Прибывая к берегам Стронгиле, все члены экипажей кораблей и все воины приходили поприветствовать Кассипею. Верховная жрица всем показывала фрески, изображавшие ход кампании и победу, говоря, что на их создание мастера вдохновила сама богиня, предсказав тем самым успех этого похода, и им остается исполнить предначертанное, ибо боги никогда не лгут. Поэтому воины и моряки покидали святилище со спокойной душой и в полной уверенности в своей победе над гнусным узурпатором.

Несколькими днями позже флот городов-союзников, насчитывавший две сотни кораблей, поднял паруса и направился к берегам Ликии, а оттуда — к южной части огромного полуострова, в сердце которого жили хиттиты. Очевидно, напуганные приближением столь мощной армии, правители прибрежных городов несли союзникам дань в виде воды, разных напитков и продовольствия, а также предоставляли свои порты кораблям, которые вереницей плыли вдоль берегов — огромный морской караван.

Военачальники вместе с капитанами кораблей не уставали благодарить морских богов за проявляемое теми благодушие. Они возносили хвалы богам, но прежде всего, конечно же, богиням, поскольку считалось, что море, а не небо, было вотчиной богини, которую кефтиу называли Бритомартис, а пеласги — Афродитой. И никто не знал точно, где именно она впервые явилась людям: вблизи Алашии, как уверяли местные жители, или у берегов острова Киферы, в чем не сомневались пеласги, населявшие острова Эгейского моря. Но бесспорным было то, что богиня благосклонно отнеслась к кампании: в последние дни весны и в первые месяцы лета дул попутный ветер и море было спокойным. А еще флот сопровождали многочисленные дельфины — из воды то и дело высовывались их забавные носы, словно указывая верный курс.

После многих дней благополучного плавания флот достиг порта Угарита — первого крупного города страны, которую египтяне именовали Хару, а местные жители — Сирией. Здесь начинался путь в Ханаан. Угарит, равно как и города, у чьих берегов делал остановки флот, — Арадос, Библос, Сидон, Тир и Акко, — были данниками царя гиксосов. Но узурпатор правил, находясь в Мемфисе, а значит, был слишком далеко, поэтому никто и не подумал оказать сопротивление законному царю, возглавлявшему большую армию. Единственным городом, в котором оставался гарнизон, предположительно преданный Якебхеру, оказалась Газа, но командир ее гарнизона предпочел сдаться, потому что поражение было неизбежным.

Таким образом, флот и армия, сформированные из жителей «островов посреди моря», как их называли египтяне, не встретив на своем пути малейшего сопротивления, прибыли в порт Газы.

Получив сигнал с наблюдательной вышки о том, что порт близко, а на берегу уже собралась толпа, солдаты на кораблях выстроились вдоль бортов, а Хети в сопровождении Астериона, которого пришлось разбудить, перешел на нос своего головного корабля.

Стоило судну приблизиться к причалу, на котором в окружении своих людей стоял Яприли, как Хети спрыгнул на берег, не дожидаясь, пока установят узкие сходни. Увидев царя иевусеев, он поприветствовал его, подняв обе руки.

— Господин мой Хиан, от имени моего народа говорю тебе: добро пожаловать в Газу — первый город, отвоеванный у узурпатора.

Обняв Яприли, Хети представил ему Астериона, которому царицы и правители многочисленных народов, называемых пеласгами, поручили командование армией в кампании, имеющей целью помочь наследнику трона отвоевать свое царство.

Людей собралось так много, что воинам Яприли с трудом удалось освободить проход для Хети и его свиты — каждый хотел подойти поближе к наследнику престола, коснуться его, поприветствовать. И вот показалась крепость, в которой Хети когда-то останавливался вместе со своим тестем, царем Шареком. У большой деревянной двери, укрепленной бронзовыми полосами и гвоздями, которую охраняли четыре солдата, вооруженных копьями и щитами, стоял мужчина. Увидев Хети, он выступил вперед и опустился на колени. Наш герой узнал в нем Эфрона — того самого человека, который приплыл в Кносс с заданием убить его.

— Если мой господин соблаговолит выслушать своего слугу, — заговорил Эфрон, — я расскажу ему новости, касающиеся узурпатора. Конечно, эти новости устарели, но они дадут представление о привычках и нраве Якебхера, которые, я уверен, не изменились.

Хети, манеры которого стали царственными, как и полагалось человеку его положения, предложил Эфрону присоединиться к свите.

— Господин мой, — обратился к нему Эфрон, как только Хети, как царь гиксосов, по настоянию Яприли сел на трон, — твой слуга сделал все, как ты приказывал. Я показал измазанный кровью меч моему товарищу, и это его убедило в том, что я совершил ужасное преступление, пусть и против своей воли. Вернувшись к узурпатору, все это время остававшемуся во дворце в Мемфисе, я объявил ему о твоей смерти, мой господин, и мой товарищ не стал мне противоречить. Более того, он подтвердил мои слова, но Якебхер не торопился мне верить. Но когда я вручил ему меч, ему пришлось поверить — он узнал твое оружие. Он очень обрадовался и решил его испробовать. Немедленно к царю призвали египтянина из числа дворцовой челяди, и Якебхер одним движением рассек ему горло. Несчастный упал на пол в лужу собственной крови. Якебхера зрелище позабавило, и он, смеясь, заявил, что царь, владеющий этим мечом, действительно непобедим.