Но Малакала этим не ограничился. Ему было мало высмеять соперника, он должен был непременно похвастаться своей меткостью. Это было проделано с горделиво выпяченной грудью и соответствующим выражением лица. Прохаживаясь возле стола, Малакала показал, как быстро и ловко он расправился с обезьянами, поданными теперь к столу. Зрители, льстиво поглядывая на вождя и его сына, выразили восхищение. По неизвестной причине это не понравилось шаману. Быков предположил, что Вичету тоже любил находиться в центре внимания. Подняв руки над головой, шаман трижды хлопнул в ладоши и что-то выкрикнул, требуя тишины.

Пирующие послушно умолкли. Вичету приставил ко рту кулак и издал серию резких звуков, живо напомнивших Быкову трескотню обезьян на дереве. Так повторилось трижды, а потом сидящие за столом стали поворачивать головы в направлении, указанном им корявым пальцем шамана.

Быков тоже посмотрел туда и увидел две обезьяньи мордочки, выглядывающие из-за ближайшей хижины. В свете пылающего костра их глаза отливали золотом. Обезьянки походили на детишек, напуганных видом большой компании незнакомых людей и все же не способных преодолеть любопытство.

При появлении обезьян кокер Бадди зашелся заливистым лаем и хотел броситься на защиту деревни, но кто-то поймал его за загривок, отвесил затрещину и заставил присмиреть. Авторитет ачега был для пса непререкаем.

Тем временем Вичету уставился на обезьян пристальным немигающим взглядом, что-то нашептывая себе под нос. Быкову стало не по себе. Он не забыл, как едва не протянул ноги из-за проклятия старого шамана, и ему вовсе не хотелось, чтобы с ним снова произошло что-либо подобное.

Но нет, Вичету был полностью сосредоточен на приманивании зверюшек. Наконец одна из обезьян послушно выбралась из укрытия и медленно двинулась вперед, напоминая большую кошку, идущую на призыв «кис-кис». На полпути животное поднялось на задние ноги и оглянулось, но потом, словно бы подтягиваемое леской, опять устремилось в сторону шамана. В вертикальном положении обезьяна была похожа уже не на кошку, а на уродливого человечка в меховой курточке и штанах.

Шаман все шептал и шептал, не отводя глаз. Вторая обезьяна быстро догнала первую и тоже поднялась на ноги. Индейцы сохраняли гробовую тишину, чтобы не спугнуть их. Поскуливающий Бадди нервно вскакивал и снова падал на брюхо, не решаясь ослушаться приказа.

Вичету взял со стола два печеных плода и поочередно бросил их обезьянам. Угощение мгновенно перекочевало в жадные волосатые лапки. Мордочки жующих обезьян гримасничали, а круглые карие глаза смотрели прямо с трогательной доверчивостью, которую можно наблюдать у маленьких детей. Одна ела жадно и торопливо, другая – медленно, вдумчиво. Когда же угощение закончилось, обе дали понять, что хотят добавки.

Держа в вытянутой руке еще один плод, Вичету стал приближаться к обезьянам. Одна из них съежилась, замотала головой, закрыла лапами глаза, как бы прогоняя наваждение. Потом, издав короткий жалобный визг, припустила на четырех конечностях в лес. Зато другая обезьяна осталась на месте, вперив в шамана зачарованный взор. Шерсть на ней встопорщилась, пасть оскалилась.

Шаман тихо заговорил с обезьяной. Она поникла, выражение ее мордочки сделалось обреченным и жалобным. Она уже знала, что с ней сейчас произойдет. Все это знали. Включая Бадди, который сучил лапами, тревожно взвизгивая.

Тут все и случилось. Шаман отдал плод жертве, а когда его руки освободились, ловко свернул ей шею. Быков услышал отчетливый звук – крак! – будто сломалась ветка. Вичету небрежно швырнул трупик туда, где сидели женщины, и вернулся на место. Тишина сделалась звонкой, почти осязаемой, а потом взорвалась одобрительными криками.

Колдун ачега в очередной раз доказал свое могущество. Откуда в нем была эта таинственная сила, позволяющая управлять животными и насылать болезни на людей? Ведь дело было не просто в заклинаниях и обрядах, которые можно заучить. Тут крылось что-то другое. Мощная внутренняя энергия, а еще – непоколебимая уверенность в том, что желание сбудется. Чтобы действовать подобным образом, нужно было сохранить в себе детское восприятие, когда все мечты и страхи реальны, стоит только их мысленно оживить.

Быков хотел поделиться своими размышлениями с Морин, но тут обстановка резко изменилась. Голоса собравшихся стали медленно затихать по мере того, как головы опять поворачивались к лесу. Но на этот раз оттуда вышел не зверь, а человек.

Это был индейский воин – почему-то без копья и лука. Пошатываясь, он брел к навесу, под которым сидели пирующие. Быков увидел, как Унчун медленно встает с места. Воин что-то сказал, оглядываясь в ту сторону, где, как помнил Быков, находился храм. Малакала вскочил на ноги, его примеру последовали остальные ачега.

Пришедший из лесу индеец приблизился к вождю, продолжая рассказ. Пир закончился. По приказу Унчуна женщины схватили со стола кому что попалось под руку и покинули навес. Не осталось там также детей и стариков. Белые гости племени стояли поодаль, нерешительно переглядываясь. Шаман принял решение за них: Морин и Камилу он прогнал властным взмахом руки, а Виктору и Быкову велел остаться.

После этого Вичету занялся двумя кровоточащими ранами на теле пришедшего, заклеенными какими-то листьями. Раненый уже закончил рассказ и, похоже, мог вот-вот потерять сознание. Воины, выслушав его, разразились воинственными криками. Малакала сделал движение, будто собирается бежать к храму. Отец остановил его, положив ладонь на плечо. Насколько понял Быков, это произошло сразу после того, как к нему обратился Вичету, уже завершивший врачевание.

Все воины посмотрели на белых мужчин.

– Сейчас нас казнят, – пробормотал Виктор тоскливо. – Какие-то белые люди напали на храм, а нам за это отвечать.

– Нет, они задумали что-то другое, – тихо возразил Быков.

Он угадал. К ним приблизился Вичету и, разведя руками, предложил гостям племени сесть на землю. Сам он опустился напротив, подогнув под себя ноги. «Интересно, как он собирается с нами объясняться? – отстраненно удивился Быков. – Мы же не сможем переброситься и парой слов на их языке».

Оказалось, что старый шаман знал, как выйти из положения. Глядя то на одного гостя, то на другого, он затянул длинную монотонную песню, задавая себе ритм хлопками в ладоши. Быков почувствовал, что его клонит в сон. Окружающий мир мало-помалу исчезал из поля зрения, растворяясь в клубящейся тьме. Очень скоро все вообще пропало, кроме светящихся глаз шамана. Они висели во мраке, глядя на Быкова так пристально и пронзительно, что все остальное просто перестало существовать. Посторонние звуки тоже исчезли. Раздавался только голос Вичету, хриплый и монотонный.

Этому голосу не требовался переводчик. Быков и так все понимал.

Храм, который столь ревностно оберегали ачега, осквернили три белых человека в пятнистой одежде, делающей их незаметными в чаще. Это были мужчины с громовыми палками, плюющимися огнем. Они нарочно пришли в храм, чтобы забрать оттуда все святыни.

Слушая это повествование, Быков предположил, что сейчас он тоже способен говорить мысленно, без слов. Так и вышло. Не напрягаясь, не прилагая ни малейших усилий, он спросил, почему бы шаману не подманить разбойников и не лишить их воли, как он проделал это с обезьянами.