Но дружбы между ними, конечно, не получилось. Однажды Хасик перехватил Быкова по дороге из магазина, занял у него пять рублей, а потом не отдал. Просто перестал попадаться на глаза. Должно быть, полученные обманом деньги компенсировали Хасику пережитое унижение. Родители еще долго вспоминали Быкову эту пятерку, а он дал себе слово, что больше никогда – никогда – не пойдет на сближение с человеком, которому не доверяет.

Обещания этого он не сдержал. Так случается с большинством обещаний, которые мы себе даем.

Попав в советскую армию, Быков столкнулся там с жестокими нравами, о которых прежде понятия не имел. Все эти «дембеля» и «деды» в сапогах гармошками, с обвисшими ремнями и в шапках, сдвинутых на макушки, издевались над молодыми «салабонами» не хуже тюремных или лагерных надзирателей. Быкова, призванного на год после вуза, особо не трогали, потому что он был старше самых старых «стариков». Не обошлось без «половых работ» с тряпкой в руках и стояний «на тумбочке», но до более изощренных воспитательных мер дело не доходило. Поскольку Быков умел рисовать и поигрывал на гитаре, он оказался довольно востребованным не только в своей роте, но и в соседних. Пел, пил, оформлял дембельские альбомы.

Сердцем Быков понимал, что, по существу, продается, закрывая глаза на бесчинства своих покровителей. В его присутствии избивали «молодых», заставляли их проделывать всякие унизительные вещи, отбирали у них посылки, в общем, обращались с ними как с низшими существами. А Быков делал вид, будто ничего особенного не происходит. Ему было удобнее сотрудничать с «дедами», обеспечивая себе таким образом неприкосновенность. Так продолжалось достаточно долго. Быков получил доступ на кухню и в каптерки, где проходила ночная жизнь старослужащих – сытая, пьяная и веселая. Его перестали касаться общие команды: «подъем», «отбой», «построение».

И все бы хорошо, если бы не совесть. Она не давала Быкову покоя. Терзала его, мучила, заставляла его душу корчиться при виде очередной вопиющей несправедливости.

Наконец Быков не выдержал. Вступился за одного парнишку, которого мутузили в сортире. Бедняга то ли «хэбэ» кому-то плохо постирал, то ли сапоги недостаточно хорошо начистил. Били его жестоко, пинали, возили лицом по грязному полу, грозили проделать с ним разные гадости. Одним словом, Быков не мог оставаться в стороне. Он попытался урезонить тех, кого считал если не друзьями, то товарищами.

Вот тогда-то и выяснилось, как сильно он заблуждался. Заговорив с «дедами», Быков наклонился, чтобы напиться воды из крана. Скорее всего, это была защитная реакция: ловя ртом струю, он был избавлен от необходимости смотреть в глаза тем, с кем беседовал. Это было ошибкой. Получив удар, Быков сломал два зуба об кран, к которому приник. Боль подействовала на него, как мулета на быка. Минуты две Быков довольно успешно отбивался от превосходящих сил противника и даже сам переходил в наступление. Потом его, конечно, смяли, опрокинули, измочалили.

Наутро физиономия Быкова распухла до размеров подушки, на которой он спал, и приобрела черно-синий гуталиновый оттенок. «Упал, – твердил Быков на все расспросы ротного, замполита и врачей военного госпиталя, куда угодил. – Упал, упал, упал».

Выписавшись и вернувшись в часть, он не обнаружил там прежних «дедов», демобилизовавшихся из рядов советской армии за время его отсутствия. Статус новых «дембелей» приобрели другие парни, которые тоже желали иметь придворного гитариста и художника. Но на этот раз Быков не поддался искушению. Вместе с зубами и ребрами в нем сломался каркас самосохранения, призывавший его поступать наперекор совести. Быков достойно дослужил последние месяцы, держась особняком и огрызаясь там, где нельзя было не огрызаться.

Во взрослой жизни Быкова были и другие случаи, когда он вынужден был противостоять более сильным противникам, но эти первые два стали определяющими. Именно они научили его, что нельзя уступать врагу, нельзя заискивать перед ним, стремясь получить худой мир вместо доброй ссоры. Это была лишь одна из форм безболезненной капитуляции, а капитулировать Быков не собирался.

Поэтому он и сказал Малакале: «Вот он я».

И приготовился ответить за брошенный вызов.

Сын вождя смотрел на Быкова так, как мог бы смотреть ягуар на пекари, приготовившегося к обороне. Такое возникало впечатление. Которое рассеялось, когда Малакала протянул Быкову трубку, выполняющую роль своеобразного духового ружья.

– На, – сказал он.

Или что-то очень похожее. В любом случае означало это одно: возьми мое оружие.

Быков протянул руку, осторожно беря бамбуковую трубку. Она была очень гладкой и довольно тяжелой.

– Отличная вещь, – одобрительно произнес он.

Малакала поощрительно улыбнулся. В дневном свете было видно, как хорошо он сложен. Ни грамма жира, ни малейшего намека на какой-либо физический изъян, кожа гладкая, как полированное дерево. Как обычно, одежда ачега ограничивалась поясом из древесной коры, концы которого прикрывали срамные места. Малакала стоял очень прямо, откинувшись всем корпусом назад. На его вытянутой вперед руке проступили продолговатые мускулы, сухожилия и вены. Тронув Быкова за плечо, индеец знаком предложил ему опробовать оружие. В другой руке Малакалы была зажата стрела.

Помня, как это проделывал индеец, убивший ягуара, Быков сорвал лист и стал жевать его, чтобы сделать из получившейся массы пыж. Тут его постигла первая неудача. Лист оказался до того горьким, что Быков скривился и принялся плеваться вязкой зеленой слюной. Малакала беззвучно засмеялся. Быков, не переставая сплевывать, засмеялся тоже. Индеец сорвал кисть ягод и протянул ему. Быков осторожно раскусил одну из них. Она имела кисло-сладкий свежий вкус. Быков кивнул и показал большой палец.

Избавившись с помощью ягод от горечи во рту, он сорвал лист с другого куста, наконец изготовил влажный пыж, вставил стрелу в трубку и выстрелил, целясь в ствол ближайшего дерева. К своему удивлению, Быков не промахнулся, но Малакала пренебрежительно скривился, выражая тем самым отношение к столь жалкому выстрелу.

Взяв двухметровую трубку, индеец поставил ее на землю, оперев на свое плечо, потом медленно, чтобы Быков ничего не упустил из виду, вынул затычку из сушеного плода на поясе, окунул туда кончик стрелы и повернулся лицом к дереву, на котором по-прежнему верещали и суетились обезьяны. Вероятно, в емкости из сушеного плода был какой-то сильнодействующий яд. Быкову захотелось остановить Малакалу, но он удержался. Как объяснить дикарю, что не стоит убивать живое существо только для того, чтобы продемонстрировать свое могущество?

Трубка неспешно двинулась вверх, выбирая жертву. Тонкая стрела была уже вставлена туда. Малакала набрал полную грудь воздуха и дунул. Стрела с еле слышным свистом вылетела из бамбукового ствола и вонзилась одной из обезьян в живот. Животное вскрикнуло и стало выдергивать ужалившую его «занозу». Остальные обезьяны не обращали на это внимания, занятые дележом банановой грозди. Раненое животное всхлипнуло и почти беззвучно упало с дерева. Его розовая мордочка посинела, из оскаленной пасти полезла пена.