она проваливает тест, правила которого ей неизвестны. Потом он нервничает, орет, подозревает, обвиняет, следит за ней, она спит на полу, и это длится день за днем, с каждым разом все дольше и дольше. И все это время она ждет, когда же господин Ланглуа, который обращается с ней как с грязной потаскухой, исчезнет, а мужчина, который плачет, вернется на его место.

Среди тех, кто бывал у них в гостях, никакой Доминики не было ни разу. Ладно, думает она, должно быть, кому-то что-то понадобилось.

Оглядывает безупречную кухню и идет в душ.

Выйдя из душа, Сандрина рассматривает себя в зеркале – не заметна ли уже ее крошка? Кажется, грудь увеличивается. Щека еще немного побаливает, но ничего не видно.

Она втирает в кожу увлажняющий крем и ложится в постель. Надеется, что сможет уснуть. Иногда ее муж задерживается на работе, и тогда дом ведет себя иначе – поскрипывает и потрескивает, отопление шумит сильнее, и она всегда немного боится, что вот сейчас хлопнет дверь… и к тому же обычно за стенкой спит Матиас. Она никогда не проводила ночь в этом доме одна.

Сандрина гасит свет и уже через несколько мгновений спит как младенец.

12

Она просыпается рано, как от толчка. Еще совсем темно. Ей послышался голос мужа на первом этаже, в гостиной. Под затылком снова сверлит раскаленный нож. Поспешно вскакивает и спускается, но там никого нет, дверь изнутри заперта на ключ. Показалось…

Сандрина поднимается наверх, умывается, одевается и осторожно вертит головой, чтобы ослабить напряжение в спине.

Чувствует, что проголодалась, и решает поесть. Или нет, не так, скорее, она голодна и потому ест. С тех пор как она знает про кроху, еда перестала быть для нее продуманным решением, с усилием отброшенным или принятым. Она больше не сидит на диете, не одергивает себя. Доктор сказала: ешьте, что хочется, и она – впервые за годы и годы – получает удовольствие от еды. Старается, по крайней мере. Этим утром: полбанана, творог без сахара (уже несколько дней ей не нравится горьковатый привкус сахарного песка) и небольшая порция кукурузы – захотелось! «Да уж, это черт знает что такое», – говорит она вслух своей крохе, а потом понимает, что в жизни не ела с таким удовольствием, и при этом совершенно не задумываясь, что с чем сочетается. Какое наслаждение, какая свобода! Так вот что значит здоровое питание! Раньше (очень давно) она могла за пять минут слопать две пачки печенья и заесть плиткой шоколада – и тут же сгореть от стыда и ненависти к себе самой. Но, оказывается, есть другой мир, другая вселенная, в которой вопросы «можно» или «нельзя» уходят на задний план.

После завтрака Сандрина перебирает одежду откладывает в сторону все слишком тесное. Она не ощущает ненависти к себе, не называет себя «толстой коровой», «жирной тупицей». Она говорит себе: «Я – это я. У меня есть моя крошка, и я должна ее кормить». Наносит тональный крем, а волосы решает оставить распущенными, ну и что, что они тонкие. В любом случае сегодня утром он ее не увидит, а вечером, когда вернется домой, ему будет не до ее прически. Щека не болит, тем лучше, можно об этом забыть. На шее видны темно-красные, почти бордовые отметины. Полицейский сказал: до девятнадцати часов. В начале восьмого он вернется. Он позвонит предварительно? Его будут сопровождать? Или его заберет Кристиан?

Сандрина повязывает вокруг шеи платок – в конце концов, осень на дворе.

Спускается по лестнице, во рту приятно пахнет мятой, и тут раздается звонок в дверь.

Это не он, это полицейские.

– Можно зайти? – спрашивает мужчина.

Ей хотелось бы сказать «нет», но вместо этого она говорит:

– Я ухожу на работу.

– Тогда мы ненадолго, – кивает полицейский, – но мы бы хотели с вами побеседовать. Может быть, проще это сделать в течение дня? Вы сможете отлучиться с работы?

Сандрина не знает, от чего ее муж разозлится сильнее. От того, что полицейские были здесь в его отсутствие, или от того, что она встретится с ними в каком-то другом, недоступном для него, месте. Она спрашивает:

– Он не с вами?

Полицейская отвечает:

– Нет, он до вечера остается под стражей. Если его отпустят раньше, я тут же вам позвоню.

– Нет! – невольно вскрикивает Сандрина. Слишком долго объяснять, что он проверяет список входящих, и если увидит незнакомый номер… Вместо этого она говорит: – Не надо, не стоит беспокоиться.

– Сандрина, нам в самом деле нужно с вами поговорить. Мы потом проводим вас на работу, объясним вашему работодателю, почему вы опоздали.

– Нет! – снова резко обрывает ее Сандрина.

Она не может четко разъяснить, почему этот вариант не подходит, и все-таки сдается – жестом предлагает им пройти.

В гостиной они, не задумываясь, сели на те же места, что и в субботу.

– Вы ведь юрист? – спрашивает полицейская.

– Секретарь в юридической конторе, – уточняет Сандрина и торопливо задает вопрос: – А Матиас?..

– Матиас сегодня не вернется. – Полицейский говорит с осторожностью, как будто что-то еще может измениться. – Сандрина, дело в том, что после последнего визита Каролина кое-что вспомнила. На данный момент еще остаются большие пробелы. Но она уже восстановила в памяти свое детство. Это с одной стороны. Затем появились обрывки событий не столь далеких. Пока что никаких воспоминаний о дне ее исчезновения. Но дело движется. Психотерапевт довольна. Процесс ускоряется. Такого никто не ожидал.

– Сандрина, – любезным тоном подхватывает полицейская, – последние воспоминания Каролины связаны со страхом и насилием. Они относятся к ее браку с господином Ланглуа, к их повседневной жизни. Я уже говорила, что он не давал ей водить машину. За несколько недель до ее исчезновения господин Ланглуа начал морить ее голодом. Она не исчезла в лесу во время пробежки. Это невозможно. Потому что он не выпускал ее одну из дома.

Сандрина слушает, и ее уносит волна, на этой волне она уплывает подальше. Не потому, что ей так хочется, нет, так бывает всегда, когда происходящее становится слишком сложным, слишком тяжелым, слишком болезненным. Одна Сандрина смотрит издали на другую Сандрину, беседующую с полицейскими. Зря та другая Сандрина это делает, у нее будут неприятности. И к тому же все, что говорят полицейские, не имеет смысла. Первое, что приходит в голову, – ее-то он заставляет есть. Кормит насильно. Потом говорит, что она толстая. Мерзкая. Что никто ее не захочет, никто и никогда. Что только он способен ее любить. Морить голодом? Ну нет.