- Скажешь еще, - фыркнула Руська. В ее руках оказался внушительный бутерброд. В руках Лукина – бутерброд еще бо́льший.

- Попкорн будете? – не заморачиваясь, спросил Колька.

- Если он из мяса, - сказал Егор и двинулся в сторону голосов. Руслана улыбнулась и потопала за ним следом.

- Когда-то я пробовала стать вегетарианкой, не получилось. Росомаха слишком хищник, - болтала она.

- Ты не перестаешь меня удивлять своими симпатиями к глупостям, - буркнул он ей в самое ухо, притянув за шею к себе. Так они и зашли в

«кинозал» – его пальцы по-хозяйски гладили ее плечо. Красноречиво и однозначно. Настолько, что в следующее мгновение до него донесся до боли знакомый и вполне себе трезвый голос:

- Такие люди и без охраны, Лукин?

- А ты заделался киноманом? – не остался в долгу Егор.

Валера Щербицкий, а это был именно он, уже восседал на пледике в уголку комнаты. Возле него устроилась Аллочка, переводившая взгляд с Лукина на Руслану и обратно. Но помалкивала. Зато Валера не смог промолчать. С его-то отношением к жизни и адюльтерам.

- Да у нас свидание… У тебя, судя по всему, тоже?

- Не угадал, - усмехнулся Егор. – У нас принципиальный культпоход на месье Бедоса.

- Совершенно принципиальный, - вмешалась в разговор Руська, насторожившись от разворачивающейся и необъяснимой корриды. Она отстранилась от Егора и протянула свободную от бутерброда руку

Щербицкому: - Руслана Росохай!

Щербицкий руки не принял, был на взводе. Глянул на Егора и поинтересовался:

- А Оля где?

- В Париже.

- Охренеть. Кот из дома – мыши в пляс.

- Валера, - умоляюще пробормотала Алла, ухватив мужа за локоть. Его неадекватность в отношении семейной верности была устрашающей.

- Все-таки зоолог из тебя хреновый, Щербицкий, - хмыкнул Егор и взял

Руслану за руку. – Пошли место выбирать, пока лучшие не расхватали.

Руська замялась, глядя на Валеру. И почему-то с места не сдвинулась. А великий писатель современности теперь смотрел на нее в упор.

- Лучшие уже расхватали, остались только запасные, - хохотнул он.

И в это мгновение Руслана выпалила:

- Кто такая Оля?

- О как! – Щербицкий стрельнул глазами и рассмеялся уже от души. – Сам скажешь?

- Валера, - медленно проговорил Егор, - ты о законе бумеранга слышал?

- По-моему, ты не слышал!

- Свой поймать попробуй, - Лукин криво усмехнулся и повернулся к

Руслане. – Говорить будем здесь и сейчас?

Она была белая, как мел. Уткнулась взглядом в край пледа, на котором сидели Щербицкие. Глаз ее видно не было. Понять, о чем думает или что чувствует, невозможно. Никаких эмоций. Длилось несколько бесконечных секунд.

- Девушка или жена? – хрипло выдавила она.

Егор чертыхнулся, крепко ухватил ее за руку и решительно поволок из самодеятельного кинотеатра. Когда оказались на площадке, на которой не горела лампочка, и освещалась она сверху и снизу, отчего на их лица легли густые тени, Лукин ослабил хватку и сказал:

- Она моя жена.

Руслана вздрогнула всем телом. И вывернулась из его рук. Бутерброд полетел в мусоропровод.

- Ну, круто! Только я из-за тебя опять фильм не посмотрю!

- Скачаешь и посмотришь.

- Тварь ты, Егор Лукин!

Он промолчал. В ее словах была доля истины – Егор и сам это понимал.

Она тяжело дышала, глядя на него, и только глаза – неожиданно огромные и черные в полумраке площадки – ярко блестели.

- Боишься скандала, да? – прошептала она. – Потому сюда приволок. Не при людях, подальше, в темноте?

- Если бы боялся скандала, я никуда бы не выходил с тобой.

- Да плевать! – теперь Руслана сорвалась на крик. – Развлекся, да?

- Нет! – он снова протянул к ней руку. – Послушай, я могу объяснить…

- Раньше надо было объяснять! – она резко отстранилась и спустилась на одну ступеньку. – Раньше, Егор!

- Да, наверное. Прости, я не подумал, что это не может не задеть тебя. Мне казалось, я сам должен разобраться.

Она не дослушала. Резко развернулась, чуть не поскользнулась, но, вцепившись в поручень, удержалась. А потом помчалась вниз – только и слышен был топот по лестнице.

Егор ринулся за ней, нагнал ее у выхода из подъезда и произнес срывающимся голосом:

- Я отвезу тебя домой и уйду, обещаю.

- Черт! – кажется, у нее вырвалось со смешком. – Да ничего со мной не сделается, с дурой. А ты и правда тыква, Лукин.

- Именно потому, что я тыква, - кивнул он, - я доставлю тебя домой.

И снова ухватив ее за руку, уверенно повел вдоль улицы, где у обочины были заметны оранжевые фонари такси. Руслана позволяла тащить себя, будто бы ей было все равно. Эмоции, все, что были, весьма скупые, замерли совершенно. До того мгновения, как они дошли до стоянки. Там она снова вырвалась и побежала к одной из машин, на ходу надевая на плечи рюкзак. Снова поскользнулась – чертова подошва, чертов снег!

Проехалась по льду, с трудом удержав равновесие, и оглянулась назад.

- Удачи с женой! – как-то по-мальчишески крикнула Руслана – получилось на всю улицу, особенно тихую среди ночи. А потом ее золотисто-зеленая макушка скрылась за дверцей такси. То тронулось почти сразу, оставив по себе только вибрирующий рокот в воздухе, постепенно умолкающий и, в конце концов, исчезнувший совсем.

Когда Лукин добрался домой, была глухая ночь. Не раздеваясь, он завалился на диван в гостиной в надежде поскорее уснуть. Но сон не шел.

Глаза открывались сами собой, и Егор раз за разом осматривал комнату в неверном свете уличных фонарей, пробивавшимся сквозь тонкие шторы.

Странным было ощущение, завладевавшее сознанием, что все здесь ему чужое. Он удивлялся, как такое может быть после множества дней, прожитых в этом доме. И знал, что совсем не будет жалеть, когда съедет отсюда после развода.

- Можно и раньше, - сказал он в темноту.

Его единственным оправданием перед Русланой было лишь то, что решение о разводе он принял вскоре после первой ночи, проведенной в ее квартире. Несколько дней он казался себе тинейджером в период гормонального взрыва. Егор честно пытался припомнить, случалось ли с ним нечто подобное. Память ленилась, или сил для мыслительного процесса не оставалось после бессонниц до самого утра, но ничего не вспоминалось. И едва дождавшись вечера, он мчался к Руслане с тем чтобы, хрипло выдыхая ее имя, разбрасывать одежду по пути из прихожей в спальню, падать на кровать, срывая белье, остающееся на обоих, и чувствовать, наконец, ее всю – руками, губами, всем телом – горячую и нетерпеливую.