Когда они пришли туда первый раз, у нее и правда было ощущение, что она дома. Даже собственные до сих пор не сошедшие синяки здесь совсем не смущали. Она почему-то знала, что Егору это пофигу. Но сама все еще не могла привыкнуть, что он рядом. Что они вместе. Потому синяки в ее представлении их идеального сосуществования были определенно лишними. Впрочем, их сосуществование тоже идеальным не было. Они часто в шутку ссорились, бурно мирясь потом.

Первый раз – в этом самом кафе. Пока Егор торчал у стойки барменши – почему-то здесь заказ делали не официантам – Руська набросала в блокноте несколько слов. А когда он вернулся, вырвала лист бумаги и сунула ему под нос, буркнув: «Как тебе?»

«Она на вас пялилась, Егор Андреевич! Пялилась! И не делайте вид, что не заметили!»

Не поведя и бровью, Лукин вынул из внутреннего кармана Паркер и через полминуты вернул Руслане записку, в которой добавилось одно-единственное слово:

«Заметил».

Слово вернулось и ему. С жирным вопросительным знаком.

«Привыкли?»

«Скажу больше – нравится!»

«А мне нет!»

«Как я тебя понимаю. Если бы она пялилась на тебя – мне бы тоже не понравилось».

«Ты дурак? Я тоже на тебя пялюсь. Выгляжу так же по-идиотски, да?»

Он поднял голову и посмотрел на Руслану.

- Я не понял, - сказал Егор, - ты устраиваешь сцену ревности или сеанс самоанализа?

- Все сразу, - с улыбкой ответила Росомаха и потянулась, чтобы отобрать записку. – Если у меня глаза такие же, то это катастрофа!

- Катастрофа случится, когда ты перестанешь так на меня смотреть, - рассмеялся Лукин и спрятал записку вместе с ручкой в карман.

Несколько секунд, показавшихся ей непередаваемо долгими, она молчала, приподняв бровь и рассматривая его самодовольное лицо. Говорить, что едва ли когда выражение ее глаз при взгляде на него изменится, было совсем уж глупостью. Развенчивать его самоуверенность – не хотелось.

Вместо этого она улыбнулась и ответила:

- Я смотрю на тебя, как смотрят на Давида, северное сияние или рассвет на

Ниле. Получаю эстетическое удовольствие.

- Не ограничивайся им, оk?

- Оk. А если я скажу, что ты – мои персональные Давид, северное сияние и рассвет на Ниле?

- Жадина!

- Еще бы!

Руслана и была жадиной. Чего в себе и не подозревала. И собственницей была. С обостренным чувством справедливости. И правдолюбом была. Все это сплелось для нее в такой запутанный клубок, что не могло не жахнуть в один из дней, которые лучше бы не случались.

Она ненавидела вранье. После него становилось гадко, будто испачкали изнутри. И после него чувствовала себя дурой, которую легко обмануть. А уж чего-чего, но вранья в ее жизни хватало. Еще как хватало! Ничего не происходило – а вранье происходило. Тогда как она думала, что происходит что-то важное.

Потому сейчас, когда все было так хорошо, как могло быть, пожалуй, только в фантазиях ее дебильной головы, она едва сдерживала желание зажмуриться и ущипнуть себя за руку – чтобы проснуться.

Но для того, чтобы проснуться, не всегда нужно себя щипать.

Достаточно просто дождаться, что правда на голову свалится в тот момент, когда не ждешь подвоха. Когда снег за окном и предновогодняя уличная иллюминация не позволяют допустить и мысли, что что-то не так. Когда пальму обмотала гирляндой за два дня до Нового года. Когда просто задремала на его плече под какую-то киношку. И подорвалась около одиннадцати вечера с воплем:

- Николя Бедос!

Ответом ей послужили автоматная очередь из телевизора и недоуменный взгляд Егора.

- Николя Бедос! – повторила Руська. – Показ на Андреевском! Я на премьеру не успела в марте, а Колька для своих сегодня ночной сеанс… после полуночи!

- И?

- И! В число своих я вхожу.

- Мы типа туда едем?

- Я точно еду. И… типа приглашаю… - последнее слово прозвучало как-то неуверенно, а потом затараторила, что было так свойственно ей, когда она волновалась: - Это почти как дома, только экран большой. И людей много не напихается. Возьмем такси, Гуржий кофе с коньяком всегда варит – вкусно. И… я люблю европейское кино.

- Тогда едем смотреть европейское кино.

- Ура! - тихо выдохнула Руська и помчалась собираться.

За окном валил снег – мелкий, ярко отражающийся в воздухе в свете фонарей, он поблескивал и совсем не походил на бабочек. Походил на сыплющееся с неба серебро. Только и лови.

Руслана протянула перед собой руку в зеленой варежке, едва они вышли на крыльцо, ожидая такси. И поймала на ладонь несколько снежинок.

Подняла голову кверху и проговорила:

- Красиво!

- Зимой и должно быть красиво.

- А что еще должно быть зимой?

- Праздники.

- А еще?

- Мандарины.

- Еще должна быть сказка, Лукин! Сказка! – рассмеялась Руслана, пряча нос в шарф.

- В сказках не только принцы, но и тыквы бывают.

- Тогда ты – очень симпатичная тыква!

В тот момент Руслана едва ли понимала, насколько Егор Лукин – тыква.

Впрочем, принцем она его тоже не считала. Принцы не уминают во втором часу ночи лапшу с грибами, стоя в одних трусах посреди ее кухни.

На сеанс они не опоздали. Даже приехали раньше намеченного.

Гуржий собственную квартиру отдал под «кинозал» и «фотостудию» с

«кофейней» новообретенной жене. Идея была ее. Воплощали вместе.

Жили они этажом выше в съемной. Мозга у него никогда не было, но широта души присутствовала. Как и разносторонние интересы. Так в гостиной появились экран во всю стену и куча мягких пледов прямо на полу.

Две спальни объединили в одну студию, где он работал. А на кухне варили самый вкусный кофе. Дело было абсолютно неприбыльное, но совершенно любимое, что для покорителя Африки гораздо важнее.

Он встречал их еще в подъезде, ржал, что скоро его соседи выселят за ночной шум. И деловито сообщил, что курить можно на балконе. Он тоже был фотографом. Классным фотографом. Не хуже Шаповалова. Но только атмосфера в его мире царила иная. И в ней Руслана плавала, как рыба в воде.

Часто после просмотра фильмов никто не расходился, продолжали сидеть до самого утра и до хрипоты спорить на темы, столь далекие от кинематографа, что непонятно было, для чего собирались. Кофе выпивали галлонами. Прокуривали все, что можно.

- Сегодня прям сходка литераторов, еще парочка есть, - весело сообщил

Гуржий, запихнув Руслану и Егора на кухню. – Журналист – это же тоже почти писатель, да?