Да, пока он говорит, эта сцена разворачивается у меня перед глазами. Я вижу дикий взгляд Уильяма Макомиша, зрачки, суженные до размеров булавочной головки, и то, что он слегка шатается. Это он от осознания всей торжественности момента, думают прихожане в битком набитой церкви, но Вирджиния Макомиш, а также барышни Мальвина, Каролина и Минерва Макомиш, сидящие в первом ряду, знают правду. Пожалуй, можно сказать, что в глазах у них виден испуг, когда Старый Черт вручает планы и возвращается на скамью, пошатываясь и тяжело дыша.

Последний раз я видел Вирджинию Макомиш, когда мне показывали сцены жениховства. Глядя на нее сейчас, я удивляюсь, как вообще кто-то мог счесть ее хорошенькой. Но, приглядевшись, понимаю: у нее правильные, даже изящные черты лица; беда только с выражением этого лица – таким холодным, таким враждебным оно стало. Сзади, в другом ряду, ее хромая сестра, Синтия Бутелл: те же черты и та же гримаса, только еще резче. Как часто говорит ее зять, вид у нее такой, словно она может гвозди перекусывать. Рядом сидит ее муж, негодный Дэн: с виду он жизнерадостен и явно много времени уделяет уходу за усами. На пальце у него большое масонское кольцо, и он начинает полнеть. Из трех девочек Макомиш Мальвина самая красивая, поскольку унаследовала тонкие черты лица от матери; Каролина совсем некрасивая, у нее волосы рыжие, как морковка, а лицо как лепешка; Минерва, самая младшая, – пухленькая и хорошенькая, но ее нельзя волновать, так как она страдает падучей болезнью и может выкинуть что-нибудь, за что семье будет стыдно.

Мне показывают воскресный ужин после великой церемонии открытия храма, и я мигом понимаю, что не так в семье Макомиш. Они идут домой. Уильям шествует во всем блеске славы, ибо его снова и снова поздравляли прихожане на ступенях церкви – его церкви! Семья приходит домой – в тот самый, просторный и уродливый, дом, который мне уже показали ободранным и промерзлым, тот, где сидят, коротая рассказом зимнюю ночь, Гил и Макомиш. Вирджиния сразу идет в спальню снять шляпу – суровое сооружение из черной соломки. Уильям следует за ней, становится у нее за спиной, пока она смотрит в зеркало, и пытается ее поцеловать.

– Не смей меня лапать. – Она отшатывается.

Я вижу у нее на лице озлобленное беспокойство. У него на лице – унижение и гнев. Он отходит и спускается по лестнице на первый этаж, где сидят дочери, – ни у одной из них не находится хоть слова для отца. Каролина чувствует, что нужно что-нибудь сказать, выразить восхищение величественным храмом, но мать и тетка Синтия так сурово вышколили девочек, что Каролина не решается. Если задуматься о том, что́ мамочке приходится переносить день за днем, то понимаешь: даже малая частица теплоты, адресованная папочке, будет предательством. Впрочем, папочка и не располагает к излияниям теплоты, как бы ни были они для него желанны.

За воскресным ужином к семье Макомиш присоединяется Родри Гилмартин. Он официально, хоть и неохотно, признанный жених Мальвины. У двух других сестер ухажеров нет, и они единым фронтом насмехаются над Родри. Я вижу, что эти насмешки отнюдь не добры. За ними кроется зависть, а также намеки, ухмылки и вынюхивания, говорящие, что в самом этом деле, обручении, есть что-то не совсем приличное. Когда обед закончен – запеченную свинину, вареную картошку, яблочное пюре к свинине, пирог с тыквой и то, что сейчас назвали бы пончиками (а Макомиши называют жареными пышками), поглотили в молчании и запили большим количеством крепкого чая – Мальвине и Родри разрешают удалиться в гостиную. Они сидят рядом на диване и разговаривают – очень чинно, так как по скрежету и хихиканью поняли, что Каролина и Минерва пододвинули стул к двери гостиной снаружи и через окно над дверью подглядывают за обрученными. Что сестры надеются увидеть? Никто никогда не говорит вслух, но это нечто такое, что Бог почему-то сделал необходимым, хотя гордиться Ему тут явно нечем.

Величественный храм построен, и теперь за него надо платить. Разумеется, несколько богачей из числа прихожан обещали пожертвовать на строительство – еще до того, как лопата впервые вонзилась в землю. Но все обещанные пожертвования не покроют и трети суммы, в которую обошлась великая стройка. Разумеется, приход должен взять ипотеку, ибо, как весьма мудро выразился достопочтенный Уилбур Вулартон Вудсайд, церковь без ипотеки – это церковь без души. Если приходу не надо выплачивать ипотеку, разве сподвигнутся прихожане устраивать всевозможные ярмарки, ужины с жареной птицей, концерты самодеятельности и прочие мероприятия для сбора денег и подогрева христианских чувств? Если людей не заставлять время от времени делать что-нибудь для церкви, они, пожалуй, охладеют к ней. Как выразился пастор, они становятся «беспечны на Сионе»[24], а для протестантов девятнадцатого века беспечность непозволительна. Ни на йоту. Борьба, напряжение всех сил – вот что нужно для сохранения веры в сердцах. Ипотека; указания в проповедях на великий день в будущем, когда она будет полностью выплачена и пройдет особая служба с торжественным сожжением ипотечного контракта. А через несколько месяцев начнутся сборы в новый фонд – постройки помещения при храме для встреч молодежной группы, занятий воскресной школы, благотворительных ярмарок, ужинов с жареной птицей и концертов самодеятельности, ибо сейчас все это происходит в подвале храма. Нельзя позволять прихожанам забывать о сборе денег для церкви, а то они забудут и Христа.

А пока – куча счетов требует оплаты, и, конечно, суммы этих счетов следует урезать – настолько, насколько это вообще возможно. Уильям Макомиш, великий человек, построил великолепный храм, но, как напоминают старейшины и настоятель, сильно превысил смету. Но ведь никакой сметы не было, говорит Уильям. Он вообще никогда не составляет смет, поскольку они всегда оказываются превышены. Он просто сотворил лучшее из того, что было в его силах. Ничто иное не подобает, когда служишь Богу. Разумеется, отвечают старейшины – среди них есть и банкиры, – но мы вынуждены стоять обеими ногами на земле. Так вы, может быть, урежете эти счета: за пиломатериалы, отделку, освещение, отопительный котел и этот огромный колокол – он, конечно, первый класс, но кто бы подумал, что колокол может стоить так дорого? И конечно, тот кошмарный счет, что выставил обиженный архитектор за свою часть чертежей? А? Ведь, конечно же, мистер Макомиш, кровь от крови и плоть от плоти веслианской церкви, может что-нибудь сделать?

Возможности Уильяма сильно ограничены теми уступками, на которые готовы пойти поставщики, а многие из них – не веслианцы и требуют уплаты сполна. Выясняется, что Уильям даже закупил некоторое количество дорогого красного дерева у католиков. Чего и ожидать от человека, проявившего подобное легкомыслие?

Гордость обходится дорого. Вероятно, именно поэтому Писание столь часто осуждает гордыню и числит ее первой среди смертных грехов. Гордость не дает Уильяму потребовать оплаты всей суммы. Он не унизится до признания, что ему нужны деньги для поддержания своей фирмы на плаву. Это было бы скупердяйством, а никто никогда не обвинял и не обвинит Уильяма Макомиша в скупердяйстве.

И он уменьшает суммы счетов насколько можно – это означает, что в итоге он урезает свою прибыль практически до нуля и что вся его изящная резьба, скрытые «ласточкины хвосты» и тончайшая отделка совершались к вящей славе Божией и – мелкая дополнительная деталь – к погибели его самого. Он проводит ночи за бесконечными подсчетами – а он слишком хорошо владеет счетом, чтобы не понимать, что лежит впереди. Разорение. Строители менее талантливые, не столь сведущие в математике, но не желающие урезать свои счета, не пострадают или пострадают не слишком сильно. Но Макомиш знает, что ему конец. Впрочем, нет, совсем не конец. Он может строить и дальше – возможно, даже лучше. Но ему придется взять кредит в банках, а он ненавидит кредиты – взяв кредит, он окажется во власти мелких людишек, которых презирает.