И вовсе я не Шадрину была обязана своим взлетом – Савельеву!

– Я не понимаю.

– Спуталась с Кифером, раздвигаешь перед ним ноги. Посмотрим, где и кем ты будешь, когда он покинет театр и оставит тебя тут разгребаться с последствиями. Такая мечущаяся между хореографами шлюха у меня больше не получит ни одной главной партии!

Я дернулась, развернулась и побежала вглубь театра, сама не зная куда. Как могло быть, что про меня говорили такое? Как вообще можно было такое говорить хоть про кого-то? Я была с Полем Кифером потому, что влюбилась в него до беспамятства, безрассудно, вопреки здравому смыслу и инстинкту самосохранения. А мне намекали на то, что я таким образом получала партии?!

Но несколько вещей я поняла: мне не быть здесь примой, потому что я предпочла танцевать для врага балетмейстера; все думают, будто партия досталась мне за постель, а Поль действительно уедет. В последнем я и раньше не сомневалась, но теперь, когда Шадрин произнес страшные слова вслух, они стали материальными и обрели вес.

Поль уйдет, а я снова останусь одна. Только теперь влюбленная и с загубленной репутацией.

Тем вечером я не могла скрыть нервоз. У меня дрожали руки, но сколько бы Кифер ни спрашивал, в чем дело, я не отвечала. Только после того, как мне пришлось броситься в ванную, чтобы выплюнуть еду, я вынуждена была отделаться лаконичным ответом об угрозах со стороны балетмейстера.

Кифер был в абсолютном бешенстве. Попытка демотивации ведущей партии, как он сказал. О том, что Шадрин меня расстроил совсем не в профессиональном плане, Поль даже не подумал.

Следующий день был выходным. Я сидела за столом, изучая то почти нетронутое содержимое своей тарелки, то спину Поля. Он уже давно расправился с завтраком и теперь витал в своих мыслях. На меня, к счастью, не смотрел и о моей голодовке не говорил ни слова.

Я обожала утро. Обожала, когда Кифер мне готовил, вне зависимости от того, могла ли поесть. Обожала то, как он целовал меня, как подбирал в гардеробной, что надеть, как постукивал пальцами по чашке. Утро с Полем было для меня своего рода фетишем. Но сейчас я не хотела всей этой рутины. Хотелось уйти, а не сидеть над этой тарелкой. Хотелось уголок личного пространства, где можно поголодать и все обдумать. Слова Шадрина о том, что из-за своей слабости я останусь у разбитого корыта, жгли меня кислотой.

– У меня для тебя подарок, – вдруг проговорил Кифер и обернулся.

Я вскинула на него удивленные глаза.

– Подарок?

Прямо скажем, это не то, к чему я привыкла. Однажды Поль уже сделал мне подарок: кулончик, который я присмотрела на уличной ярмарке. К счастью, недорогой, просто хорошенькая вещица. Но после я попросила Кифера больше так не делать, потому что это должно быть либо взаимно, либо никак. А у меня еще нескоро появились бы свободные средства. Да и не было у нас времен баловать друг друга: мы работали.

О том, куда я девала все деньги, Кифер не спрашивал. То ли считал это моим делом, то ли в принципе полагал нетактичным. Меня это устраивало. Ведь я так и не рассказала ему о матери и поросенке Рамиле! Я даже перезванивалась с ними только в одиночестве.

– Поль, я же просила… – протянула я обреченно, прекрасно зная, что возьму что угодно. Потому что в глубине души я безумно хотела иметь его частичку в личном пользовании. Частичку Поля.

– Сначала открой, – перебил он. – Я хотел отдать тебе это позже, но передумал.

Я счастливо улыбнулась и протянула руку к коробке, которую Кифер подвинул ко мне прямо по столу. Развязала бант и удивленно вскинула брови, узнав логотип Gaynor Minden.

– Пуанты?

Немного разочаровывающе. Будто у меня в жизни было мало пуантов! Неделя… нет, ладно, для Gaynor две недели, и от «пальцев» наверняка не останется даже воспоминания. [“пальцы” = пуанты].

– Открой, – терпеливо сказал Кифер, ничуть не смутившись из-за моей скромной реакции.

Не сводя с Кифера вопросительного взгляда, откинула крышку. Только после этого перевела взгляд на атлас… и ахнула. Даже руку отдернула, прижав пальцы к губам. Поль довольно хмыкнул.

– Это же… ты же… Не слишком спешишь?

По краю атласа было вышито имя. Мое имя. «Дияра».

Именные пуанты носят балерины. Не солистки, не артистки кордебалета. Только самые, только лучшие. Это – признание. Но я не из таких!

– Я думаю, тебе следует танцевать в них на премьере.

Мне идея дразнить удачу такой уж прекрасной не казалось. Но этот символ веры в меня наполнил глаза слезами. Он хотел, чтобы я стала примой. Он хотел для меня всего. В отличие от Шадрина, Поль в меня верил. А я верила Полю. И если я стану востребованной балериной, мы с ним сможем видеться, куда бы жизнь его ни забросила. Если меня станут приглашать на гастроли!

Всхлипнув, я бросилась к Киферу на шею. Сквозь слезы целовала его губы, лицо, не давая ни вздохнуть, ни опомниться. Перемежала поцелуи с благодарностями. Наверное, это было странно. Но когда я чуть пришла в себя и отстранилась, изо рта само как-то вылетело:

– Я люблю тебя.

Он лишь улыбнулся и потянулся к моим губам вновь. Я постаралась не выдать то, как по мне это ударило. Признаться в своих чувствах для меня не было проблемой, но я этого не делала. Потому что боялась не услышать ответа. И я его не услышала. Он продолжил меня целовать, но, прижавшись к нему теснее, я смотрела в пространство, силясь пережить молчание Поля.

Но ведь я была по-своему дорога ему. Я это чувствовала. Он заботился обо мне. По-настоящему заботился. Наверняка ему было сложно принять в свою жизнь и свою квартиру девочку намного себя младше, наивнее и с совершенно иными взглядами. Но я никогда не чувствовала себя навязанной, нежеланной гостьей. Разве это ничего не значит?

– Эни, – в тот же день звонила я маме. – Мне нужно кое-что тебе рассказать.

– Это связано с молодым человеком? – тотчас догадалась мама.

Я попыталась представить Кифера в роли молодого человека… и не сумела соотнести эти два образа. Он был мужчиной. Именно таким. Взрослым, серьезным, ответственным. Я очень старалась подстроиться под него, дотянуться до его уровня. Быть такой же… безупречной. И даже верила, что у меня получится.

– Да, мама, – ответила я. – Он самый замечательный. Ты даже не представляешь насколько, – что-то в тоне мамы заставило меня заранее броситься на защиту Поля.

– Он тоже… имеет отношение к балету?

Да уж. Без восторга встретила она новость о том, что дочь теперь не одна.

– Он хореограф, – выдала я без задней мысли.

– В смысле учится на хореографа? – настороженно переспросила она.

– Нет, мама, он молодой хореограф, – повторила я, упрямо вздернув подбородок. Будто мама могла это видеть или оценить.