Помню, как поставила в стаканчик рядом с зубной щеткой Поля свою и счастливо улыбнулась себе в зеркале. Мне было безумно приятно его предложение переехать! Я рассматривала это как желание принадлежать мне и совсем не задумывалась над тем, что именно так ему было проще всего следить, что я ем, как я ем и в чем вру.

Я вообще была на редкость наивной. Не замечала никаких непривычных моментов и сложностей – все перекрывали пресловутые бабочки в животе. Ведь теперь мы практически все время проводили вместе. Я даже не задумывалась, по какой причине он так настойчиво старался научить меня готовить не просто съедобно, но и вкусно. Было ужасно сложно уклоняться от еды, и в результате я ухитрилась набрать двести грамм, которые превратили меня в законченную неврастеничку.

Я неделю ходила сама не своя, срываясь в слезы по любому поводу. Полю говорила, что это из-за просмотра перед критиками. Но на самом деле меня куда больше волновала примерка костюмов. Мне ужасно не хотелось выглядеть на ней толстой на фоне других девочек! Ведь я исполняла главную партию. Все должны были смотреть на меня, но конкурировала я, на минуточку, с девушкой, которую считала образцом совершенства. Перед глазами так и стояли заголовки о том, что исполнительница главной партии выглядит попросту небрежно. А ведь на нее зритель должен смотреть в первую очередь. Что хорошего сулит спектаклю, если солистка годна лишь на то, чтобы отвести взгляд?

«Неужели так хочется, чтобы, пока ты стоишь в арабеске, весь зал пялился на…»

Я вспоминала эти слова и смаргивала новые и новые слезы.

Я так старалась избавиться от груди, что могла бы стоять в планке, наверное, часами. Я стояла, я опускалась на локти и поднималась, я отжималась, я прыгала всеми возможными способами... В какой-то момент руки стали тонкими, жилистыми, плечи – откровенно костлявыми. В одежде я предпочитала фасоны, отвлекавшие внимание от верхней части тела, потому что красивого там не было ничего вообще. Попа, конечно, тоже узостью не отличалась, но к ней я относилась как к неизбежному злу. А вот грудь, которую приходилось без конца перетягивать бинтами, дабы не тряслась на прыжках, я просто люто ненавидела. И я сразу увидела набранные двести грамм по чашечке бюстгальтера.

Не спорю, у меня началась паранойя. Но до главного мы еще дойдем. В смысле, планомерно спустимся на самое дно, до которого я скатилась в считанные дни.

Чтобы блестяще выступить перед критиками, спонсорами и дирекцией театра и не запороть все Полю и себе самой, я два дня закрывалась в театральном туалете и пихала два пальца в рот. Я всегда считала это грязным, ужасным, недостойным, но другого выхода уже не видела. Зато просмотр получился безупречным. Я была голодна, собрана и взвинчена достаточно, чтобы не терять фокус ни в коей мере. И, без ложной скромности, это было одно из лучших моих выступлений.

Когда мы вернулись домой, Поль сорвал с шеи бабочку, схватил бутылку вина, нервно вытер рот пальцами и вдруг так меня поцеловал, что я почувствовала себя самой. Самой любимой, самой желанной, самой счастливой… просто его маленькой богиней. Он отнес меня в спальню на руках и… это была лучшая ночь в моей жизни.

Кифер сам не понимал того, что на самом деле восхищался не мной, а моим голодом и мной в те моменты, когда я была одержима. Ни за что я бы не повторила такой успех, будучи сытой и довольной жизнью. Люди, у которых все хорошо, ни на что не способны. Шедевры рождаются из страданий.

А дальше случилось то, что мои врачи посчитали переломным моментом.

После отзывов критиков на «Эсмеральду» театр решил приумножить на этом деле капиталы. И организовал встречу со спонсорами, на которую позвали вовсе не меня, а Алену Лебковскую. Рассуждая чисто логически – все было верно. Танцевала та, кто хорошо танцует. Продавала та, кто хорошо продает. И не выглядит как жертва концлагеря. Все логично, ага? Но она шла с моим парнем, как обладательница моей партии, как лицо театра и спектакля.

Думаю, я очень неплохо держала лицо, провожая Поля Кифера на этот вечер. Но когда закрыла за ним дверь… первый час я рыдала в подушку до заиканий. Второй – вспоминала, как они улыбались друг другу в день нашего с Полем знакомства, и представляла, представляла, представляла. А затем я поняла, что мне выпал уникальный шанс согнать с себя лишнее. Первым делом я сделала вид, что поела. Для этого пришлось собрать еду в непрозрачный пакет и выбросить в мусорные баки. А как же? Кифер слишком умен: в ведре он мог что-то заподозрить и проверить. А затем я переоделась в спортивную одежду и принялась за тренировку. Высокоинтенсивная интервальная тренировка, с которыми перегибать категорически не рекомендуют, у меня длилась не менее двух с половиной часов. Я прыгала, скакала, отжималась, приседала, бегала на беговой дорожке на едва ли не максимальной скорости. Пока не упала во время анаэробной фазы тренировки с приступом головокружения и дикой головной боли. Только тогда я опомнилась. Шел первый час ночи, и только тогда щелкнул замок. За это время мое воображение успело поставить Кифера с Аленой во все позы, в коих я побывала с этим человеком за месяц. Но я все равно бросилась к нему, едва живая, дрожащая. Наверное, по мне невозможно было не понять, как я только что себя истязала.

Но прежде чем Поль успел мне что-то сказать, я бросилась к нему на шею, шепча что-то о том, как сильно по нему скучала сегодня. Целовала его и целовала, как заведенная, пытаясь уловить запах чужих духов и изловить Кифера своим измученным телом. Должно быть, он был в шоке. Я хоть и позволяла ему все, чего он от меня хотел, но сама слишком стеснялась, чтобы проявлять инициативу. Но тогда оттолкнуть меня и потребовать ответа на закономерный вопрос «Какого хрена?!» было все равно что сбросить с обрыва. Как-то Поль, видимо, это понял, потому что вместо того, чтобы дать хорошую затрещину и уложить спать как есть, потащил в душ. Когда мы занимались сексом, я держалась на самом-самом краю обморока. И конечно же, ни о каком удовольствии не могла помыслить. Но между тем днем и открытием, что мало-мальски грамотные мужчины прекрасно знают, когда женский оргазм был, а когда нет, прошел целый год моей жизни. Поль ничего не сказал ни тогда, ни на следующий день, ни вообще. Ложь между нами росла и ширилась. Он был уверен, что справится, а я – что справляться не с чем. Все в порядке. Все под контролем. Критики лестно сравнили меня с великими балеринами, это ли не достижение?

Все будет хорошо, хорошо. Так я думала до того, как в один из дней наткнулась на Шадрина в опустевших коридорах театра. О том, что балетмейстер пьян, я догадалась практически сразу. От него за версту разило перегаром.

– Дияра Огнева. Великое будущее балета, – ядовито процедил он.

– Евгений Александрович, – прохрипела я, нервно облизнув губы. Хотела сказать что-то еще, но он мне не дал.

– Посмотрим, каким будет у тебя будущее, учитывая, что ты не помнишь, кому обязана всем, что у тебя есть.

На меня попали брызги его слюны. У Шадрина были слишком полные, гладкие и блестящие губы. Просто мечта дивы инстаграма. Если бы не это, балетмейстера можно было бы назвать симпатичным. Но губы привлекали все внимание и не отпускали. Мерзкие, отвратительные.