Июнь 1923

Многоуважаемая Эльвира Карловна,

Искренне благодарим Вас за Вашу десятилетнюю ревностную службу на пользу «Aichstaud» a, его дома и сада. Считаем приятным долгом особенно отметить Ваш самоотверженный поступок, когда в тяжелое время войны остались Вы здесь на своем посту и тем сохранили в неприкосновенности имущество, которым мы имеем удовольствие пользоваться в настоящее время, которое дало нам возможность чествовать Вас сегодня и принимать здесь присутствующих дорогих гостей.

Преклоняемся перед Вашим чувством долга по отношению к раз взятым на себя обязанностям.

Большое спасибо за то, что и теперь Вы всеми силами, ничем не чуждаясь, стараетесь помогать нам по хозяйству: и дом, и сад, и огород пользуются Вашим вниманием и Вашими трудами.

Желаем Вам на многие годы здравия, бодрости душевной и телесной на радость Себе, Вас окружающих, и на пользу «Aichstaud» a.

Глубоко Вам благодарные

гр. А. Бобринской

гр. М. Бобринская

Адрес, написанный графом от руки к 10-летию со дня принятия Эльвиры на работу в дом Бобринских, был прочитан в присутствии друзей и знакомых и помещен в особую кожаную рамку[22].

Живя в эмиграции, Бобринской пытался продолжить свою научную деятельность, но теперь, в отрыве от учреждений и издательств, это было трудно, и он занялся приведением в порядок и анализом прежде собранного материала. Человек спортивного склада, он играл в теннис, обожал походы по горам и охоту. Граф имел внушительную коллекцию охотничьих ружей и часто уходил в горы с местными охотниками – для него это был не только спорт, но и возможность длительного общения с прекрасной природой.

Его жена, похоже, чувствовала себя менее уютно в горах, не имея опыта знакомства с ними и, возможно, опасаясь этих грозных исполинов. Бывшая сотрудница Строгановского училища, она превосходно владела прикладными ремеслами, отлично вышивала и, вообще, имела «золотые» руки. Говоря о Бобринском, она никогда не называла его «мой муж», или «мой супруг», а исключительно – «граф», или же «Алексей Алексеевич».

Чета жила жизнью эмигрантов, ища общения с людьми такой же судьбы. К ним приезжали Шереметевы, Волконские, Юсуповы, Ферзены, Голицыны, Ширковы и иные изгнанники, сумевшие, впрочем, сохранить, пусть и потускневший, но русский стиль жизни.

Бобринские и их гости ходили по грибы, гуляли и охотились в горах, пили лечебные воды у источников Раццес, сидели у самовара закусывая чай вареньем из хрустальных вазочек, играли в шахматы и бридж, и говорили, говорили… Говорить было о чем. Это и воспоминания об утраченной России (совмещенные с воспоминаниями об ушедшей молодости) и жесткая критика установившегося там режима, это и ностальгия, и надежды, с годами всё таявшие – те самые беседы, блестяще воссозданные, к примеру, у Владимира Набокова, у которого тема изгнания стала главной. Эмигрантов сплачивал общий культурный багаж, и, в немалой степени, их общее социальное происхождение.

Долгое время беженцы считали себя изгнанниками временными, пытаясь репродуцировать «счастливую русскую жизнь», существовавшую до 1917 г. При этом, в действительности, они в новых, зачастую драматических, условиях эту жизнь, которая не была прежде такой уж безмятежной и «русской», создавали по сути заново, так как в прошлом, в России, они говорили по-французски, жили новостями европейской культуры, да и редко ходили в церковь. Изгнанники в чаянии родной стихи, идеализируя быт помещичьего дворянства, культивировали забытые традиции и истово соблюдали православную обрядность. Из Сиузи Бобринские и их гости зачастую отправлялись в Мерано ради православных служб в Никольской церкви при Русском Доме[23], однако предпочитали, похоже, чтобы священники для молебнов и других обрядов приезжали к ним сами[24]. Иногда богослужения устраивались и в доме художника Оскара Виденхофера[25].

На последнем этаже его красивого дома, в одной гостиной, русские жители этого края периодически собирались вместе со священником, как рассказывают дети Оскара, Вольфганг и Петер (последний тоже стал известным художником).

Оскару нравилось общество русских эмигрантов, он с удовольствием писал их портреты, играл в шахматы, в особенности, с князем Дмитрием Сергеевичем Шереметевым, дружил с семьей Голубь, а также с Александром и Марией Фидлерами и их детьми Петром и Ириной (Фидлеры после Второй мировой уехали в Америку).

Частым посетителем виллы Бобринского был вышеупомянутый князь Д.С. Шереметев (1869–1943). Полковник кавалергардии, адъютант Николая II, с 1918 г. он жил в эмиграции в Италии. Его сын Николай женился на княжне Ирине Юсуповой, дочери известного князя Феликса. Князь Дмитрий, видимо, знал Тироль еще до своих поездок в Сиузи – с этим краем была связана семья его жены, Ирины Илларионовны Воронцовой-Дашковой (1872–1959) и невестки Александры Илларионовны, в замужестве графини Шуваловой (в свою очередь она являлась матерью Александры и бабушкой Софии и Майи Ферзен). Граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков[26] часто проводил время вместе с семьей в Мерано и других тирольских курортах[27].

«Для нас самым прекрасным периодом было межвоенное время» – поведала мне однажды, графиня Майя Ферзен, дочь Александры Ферзей, урожденной Шуваловой.

Расскажем чуть подробнее о семье Ферзен, судьба которых также крепко увязалась с Южным Тиролем и с Сиузи. Графиня Александра Павловна родилась в Петербурге, в семье Александры Воронцовой-Дашковой и Павла Шувалова, одного из самых видных сановников императорской России. В 1905 г., будучи губернатором Москвы, он пал жертвой теракта. Девушка вышла замуж за графа Дмитрия Леонидовича Вяземского, расстрелянного 2 марта 1917 г. Во время Гражданской войны, в 1918 г., погиб и ее брат Борис. Оставшись с двумя детьми, она пробралась в Крым, к вдовствующей императрице Марии Феодоровне. Императрице удалось спастись от красного террора, так как в 1917 г., во время Февральской революции она, вместе с дочерью Ксенией (которая, кстати, в 1910 г. останавливалась в Мерано, в гостинице Palace Hotel), оказалась в Киеве, на свадьбе другой дочери, Ольги – и оттуда со своей свитой отправилась в Крым. Ее племянник британский король Георг V послал ей на выручку военный корабль Marlbourgh – на нем она и еще две тысячи беженцев уплыли в Западную Европу. Те же англичане вывезли из Крыма и графиню Александру Павловну, вместе с ее матерью и детьми. После лет скитаний по разным европейским странам – Англии, Франции, Мальте – они осели, наконец, в Италии, в Риме. Также в Италии обосновались и многие их другие родственники, в том числе дедушка, бабушка и две сестры бабушки – княгини Ольга и Варвара Долгорукие, последняя из которых написала на английском языке автобиографию, «Россия. 1885–1919», свидетельство о судьбе российской аристократии в ее последний предзакатный момент.