Я обнаружила, что недавно эта тема подверглась исследованиям, и неудивительно, что это по большей части женская проблема.

В 2010 году выпускница факультета управления Эмили Аманатулла провела исследование, в котором мужчины и женщины должны были обсуждать начальную зарплату в разных ситуациях.

Когда женщины просили за себя, то их зарплата в среднем составляла семь тысяч долларов, что меньше, чем у мужчин. Но когда они просили за друга, то уровень зарплаты совпадал с тем, что просили мужчины. Аманатулла выявила, что женщины беспокоятся о «сохранении репутации», о том, что более высокая зарплата может «нанести вред их репутации». Другое исследование показало, что этот страх оправдан, так как менеджеры женского и мужского пола скорее всего не захотят работать с женщинами, которые требуют большую заработную плату во время собеседования.

С другой стороны, когда они говорят от имени кого-то, они высказывают более высокие ожидания. Вывод? Женщины – отличные посредники. Им неудобно использовать свои навыки в переговорах для себя, но они с легкостью могут это сделать от имени кого-то.

– И еще, – сказала Ксантеа, вздыхая, – у меня есть друзья, которые выступают намного больше, чем я, которые всерьез этим занимаются и выступают каждые выходные. То есть я понимаю, о чем ты говоришь. Но это нечестно.

– Что значит, это нечестно? – спросила я. – Они предлагают тебе деньги, потому что им нравишься ты… и твоя музыка, правда?

– Я просто хочу сказать… что существует порядок вещей – последовательность, – сказала она с прискорбием и виновато посмотрела на меня и на Саманту. – Я нахожусь не на том уровне, чтобы позволить себе, ну знаешь, принять деньги.

Мы обе посмотрели на нее и сказали в унисон:

– Ксантея. Возьми пончики.

* * *

В самом начале «полиция справедливости», казалось, пристально следила за моей карьерой. Несмотря на упоминания в журналах, трансляции на радио и телевидении, выступления в больших местах, растущая слава и всеобщее внимание делали меня более неуверенной, будто я обманывала всех. В плохие дни успех совершенно не обнадеживал меня, наоборот, он усугублял мой страх, что я ненастоящая.

Голоса в моей голове, которые утверждали, что я фальшивка, не могли заглушиться комплиментами от других артистов или поздравлениями моих наставников, или даже тем фактом, что родители перестали спрашивать меня, что я делаю со своей жизнью (благодаря тому, и в этом я уверена, что мое шоу упомянули в New Yorker, они наконец поняли, чем я занималась).

То, что остановило голоса и освободило меня от последствий работы «полиции справедливости» было следующим: после сотен автограф-сессий, после разговоров с тысячами фанатов я начала верить, что моя работа настолько же важна, как и их.

Они разговаривали со мной открыто. На автограф-сессиях. В Twitter. Адвокат любит слушать мою музыку по дороге на работу. Эколог сказал, что мой первый альбом

помог ему сдать экзамены. Молодой врач рассказал, что у него был нервный срыв во время учебы и что постоянное прослушивание моей песни Half Jack помогло ему с этим справиться. Профессор встретил свою жену задолго до концерта The Dresden Dolls, а сейчас его жена была в коме после автокатастрофы, он отправил мне ее ожерелье в качестве подарка на память.

Это были реальные люди с реальной работой, благодаря которым общество работало. И их было много.

Я запоминала все эти истории одна за другой, десятки, сотни, тысячи. Я держала этих людей в своих объятиях, я чувствовала, как нас окружали жизнь, смерть и музыка.

И однажды все изменилось, это случилось, а я даже не поняла этого.

Я поверила, что я – настоящая.

* * *

Я закончила выступление в Перте и направлялась к дому моего фаната, у которого мы с австралийской командой остановились. Мне позвонил Нил из Нью-Йорка.

Он сказал:

– Мой отец умер.

– Что?

– Он умер. Мой отец умер. У него была деловая встреча, у него что-то случилось с сердцем, он упал, и он умер.

– О боже, Нил.

Что я могла сделать? Физически я была настолько от него далеко, насколько это было возможно. Мы встречались всего около трех месяцев, но этого было достаточно, чтобы понемногу влюбляться в него.

– Хочешь, я приеду прямо сейчас? Я могу вылететь ближайшим же рейсом, – предложила я. – Я прилечу и буду с тобой.

– Нет, дорогая, – его голос был похож на зомби. – Оставайся там. Заканчивай свой тур. Поезжай в Тасманию.

– Нет. Я прилечу. Правда. Я хочу.

– Нет, не надо. Я прошу тебя. Оставайся там. Сделай жителей Тасмании счастливыми.

Я чувствовала себя такой беспомощной. Он был в Нью-Йорке, у него должна была начаться автограф-сессия по поводу выхода его новой книги для детей. В Австралии была полночь, а там одиннадцать утра.

Я поговорила с ним еще чуть-чуть, а потом повесила трубку и чувствовала себя бесполезной.

В ту ночь мне отдали спальню хозяев дома – но я не могла понять, где я, я уснула, крепко сжав трубку у себя в руке. У Нила была такая же глубокая связь с фанатами, как и у меня. Я могла себе представить его там, как первые люди подходили к нему с книгой в руках, я представляла, как он растворяется в их историях, в их лицах, в их рассказах.

Я представила, как он медленно подписывает каждую книгу, фокусируя внимание на этом задании и иногда думая, когда чернила касаются страницы, и теряется во времени: «Мой отец умер». Я позвонила ему сразу же, как открыла глаза на следующее утро, сработал автоответчик.

Я позвонила Кэт, его давней подруге, которая помогала ему с автограф-сессией.

– Как он? – спросила я. – Как все прошло? Он в порядке?

– Ты не поверишь, но… он все еще подписывает книги.

Он находился там семь часов, к нему пришли полторы тысячи человек.

Я не знала, что делать. Написать длинное, искреннее письмо? Отправить цветы? Это было нелепо.

Поэтому я позвонила своей тогдашней ассистентке – замечательной Бет, которая также была в Нью-Йорке, – рассказала об отце Нила и дала инструкции. Она бегала по всему городу, чтобы выполнить некоторые задания, и успела как раз к тому моменту, как Нил спустя восемь часов после начала подписывал последнюю книгу.

Она положила перед ним томат, расписание и банан.

– От Аманды, – сказала она ему.

Кэт стояла в стороне, она написала мне:

«Ты сделала это. Я не знаю как, но ты это сделала. Он только что впервые улыбнулся».