– Я всего три надели как живу в Тулузе, тетушка, – тепло улыбнулась Мину.

– Ах, ну да! Ты так быстро успела стать нам родной, что я совсем позабыла. – Она жеманно взмахнула веером и вновь понизила голос: – Я – женщина снисходительная, племянница. Мой девиз: сам живи и другим жить не мешай. Но говорю тебе, я просто не узнаю мой родной город с тех пор, как его заполонили все эти чужаки. И ладно бы еще вели себя тихо, так нет же, вечно кричат о своих обидах во все горло. Будем надеяться, что теперь, когда они построили себе молельный дом, они будут сидеть там и перестанут оскорблять своим видом порядочных людей. – Она вздохнула. – Но я отвлеклась. Я хотела сказать, что месье Буссе всегда ставит мои нужды превыше своих собственных.

– Я заметила, – сдержанно отозвалась Мину, хотя, по правде говоря, ее дядя не ставил жену ни в грош и никогда не упускал возможности проехаться по ней и указать на ее промахи.

Мадам Буссе, похоже, совсем уже было собралась углубиться в очередное извилистое повествование, но тут дворецкий, Мартино, хлопнул в ладоши:

– Mesdames, messieurs, s’il vous plaît… Мадам, месье, пожалуйста… Прошу тишины! Месье Буссе появится с минуты на минуту.

Мину подавила улыбку, представив, как бы отреагировал на столь напыщенный выход ее отец. Дядя был даже не капитулом, а всего лишь его секретарем, но вел себя так, как будто важнее его во всей городской управе никого не было.

Дворецкий вновь хлопнул в ладоши:

– Дамы и господа, представляю вам месье Буссе!

Во двор важной походкой вышел дядя Мину, облаченный в пышное церемониальное одеяние, жесткий гофрированный воротник которого врезался в толстую шею. Его сопровождали еще трое мужчин. При виде настоятеля ордена доминиканцев, неприятного, похожего на хорька человечка с беспокойными руками, Мину поморщилась. Когда в прошлый раз он зачем-то приходил к ним в дом, он прижал ее к стене в коридоре и попытался поцеловать. Ладони у него были потные, а губы слюнявые, и дышал он при этом как выброшенная на берег рыба.

На втором было облачение, сходное с дядиным, – видимо, это был еще один секретарь капитула из городской управы, заключила Мину. Третий, помоложе, был одет в желтый дублет и короткие панталоны с шелковыми чулками и испанский плащ. Мину нахмурилась. Он показался ей знакомым, хотя она не могла вспомнить откуда. Почувствовав на себе ее пристальный взгляд, он обернулся и приветственно ей кивнул, хотя ничто в его взгляде не наводило на мысль о том, что он тоже ее узнал. Все четверо мужчин, казалось, находились в скверном расположении духа.

Извиниться перед женой за то, что заставил ее ждать, месье Буссе даже не подумал.

– Жена, – произнес он отрывисто.

На глазах у Мину довольное выражение слиняло с лица тетки, и она, поморщившись, осторожно положила ладонь племяннице на пояс и подтолкнула ее вперед, к мужу.

– Что-то не так, тетушка? – спросила она.

– Нет-нет, все в порядке, – заверила ее та, бросив взгляд на месье Буссе. – Что-то кости у меня с утра ноют немножко, вот и все.

Мадам Буссе положила ладонь на руку мужа. Служители распахнули перед ними ворота, ведшие со двора, и месье Буссе с женой повели своих гостей на улицу. Мину не удержалась от того, чтобы не оглянуться на университетские здания, и в сотый раз выругала себя за застенчивость, которая не дала ей спросить у Пита точный адрес его квартиры.

Письмо было написано тем же самым почерком и скреплено той же печатью. Видаль снова и снова молился, прося Господа направить его. Господь хранил молчание.

Он вовсе не собирался позволять этой истории зайти так далеко. Всего одна зимняя ночь шесть месяцев тому назад. Обнаженная кожа, утопающая в мехах, его кровь, подогретая вином и возбуждением недозволенного преследования, какое-то помешательство, нашедшее на него.

На следующее утро он проснулся, терзаемый стыдом и раскаянием, и поклялся, что этого больше никогда не случится. Несколько дней он держал слово. А потом была еще одна ночь, за ней третья и четвертая. Он думал, что их связь закончится, когда Церковь призвала его обратно, хотя и знал, что будет скучать по тому блаженству, которое она ему дарила. Их разделяли горы, холмы и дороги. И все же она приехала. Она была здесь, в Тулузе, в двух шагах от дома капитула. Она ждала его.

Он едва ли мог позволить себе какие-то толки и скандалы. То, что можно было сохранить в тайне в стенах замка, высившегося над деревушкой в горной глуши, никогда не удалось бы утаить здесь, в Тулузе. Здесь на него были устремлены все взоры. Его действия, слова, то, как он держал себя на публике, – все это было предметом пристального внимания. Видаль полагал, что у него есть все шансы быть провозглашенным следующим епископом Тулузским, и был совершенно уверен, что, несмотря на свою молодость, сможет заручиться достаточной поддержкой в Риме, чтобы вскоре после этого его назначили кардиналом.

Нет, этой связи необходимо было положить конец, но действовать следовало осмотрительно и в рамках благопристойности. Они должны остаться друзьями, поскольку, хотя она была всего лишь женщиной, нажить себе в ее лице врага он совершенно не хотел бы. Ведь это сила ее характера привлекла его. Он решил, что сегодня же отправится к ней, но лишь для того, чтобы сказать, что их связь не может больше продолжаться.

Мысли Видаля, как это часто бывало, перескочили на плащаницу. Предложение Боналя предъявить фальшивую реликвию (и пусть кто-нибудь попробует отличить ее от подлинной) продолжало соблазнительно звучать у него в ушах.

Он покачал головой. Это отпечаток тела Сына Божьего наделял святыню могуществом, это он был источником исходящей от нее благодати. Фрагмент, который находился в его распоряжении, пусть даже подделка и была исключительно искусной, представлял собой всего лишь кусок полотна, и ничего более. Копия не могла творить чудеса.

И все же эта идея не до конца его покинула.

Видаль призвал к себе слугу, переоделся в темную сутану и черный плащ, в котором он мог остаться неузнанным, и двинулся в путь в сопровождении Боналя, все еще потрясенный тем, что она поселилась в такой близости от епископского дворца. К счастью, в это время большинству его братьев-священнослужителей надлежало быть на молитве.

Тот самый дом в тупике Сен-Анн был хорошо знаком ему по рассказам. Нижний его этаж был сложен из обычного для Тулузы красного кирпича, тогда как верхние, глинобитные, крест-накрест пересеченные деревянными балками, были облицованы розовой штукатуркой. С обратной стороны к дому примыкал небольшой внутренний дворик, где она обещала его ждать.

У калитки он остановился.

– Будь начеку, я скоро вернусь, – приказал он Боналю.

– У вас назначена встреча с месье Дельпешем через…

– Я прекрасно об этом помню.

Бональ скрылся, а Видаль застыл, не решаясь войти. А потом у яблони, уже окутанной тончайшей дымкой первых весенних цветов, распустившихся на кончиках ветвей, он увидел ее, и сердце едва не выскочило у него из груди. Подсвеченная сзади солнцем, она показалась ему темным ангелом в ореоле своих черных и блестящих, точно гагат, непокорных волос. Видаль понимал, что ему следовало бы бежать отсюда без оглядки.