Одри еще долго не опускала ее на подушку, а сидела, прижимаяумершую к себе, и думала о том, какая это была славная, добрая девочка, думалаи о малютке, что лишилась матери, едва, в муках, появившись на свет. И о себе,о своем сиротстве, и о горьком одиночестве, ожидающем дочурку Лин Вей, которойпредстояло теперь расти одной, презираемой и китайцами, и японцами, в мире, гденекому будет ее любить, где девочек продают за мешок риса или фасоли. Потом,вся в слезах, Одри накрыла лицо Лин Вей и взяла на руки ее крохотное дитя, агенерал Чанг спустился в кухню и приготовил чай. Наступил еще один рассвет.Одри разбудила Синь Ю и сообщила ей печальную весть.

Девочка расплакалась, заслонив глаза ладонью. Она держаласьза юбку Одри, а у той сжималось от жалости сердце — она вспомнила, как рыдалаее сестренка, Аннабел, когда погибли их родители. Генерал Чанг сказал:

— Сегодня с наступлением темноты я уйду. Мои людитяготятся задержкой.

— Спасибо за помощь.

Одри смотрела ему прямо в глаза, ее взгляд выражал глубокуюпризнательность и еще нечто большее.

— Как вы поступите с ребенком? — спросил он. Удивительная,непостижимая женщина! Приехала из немыслимого далека и так потрясающе серьезнои ответственно относится к этим детям-сиротам. — Оставите ее здесь?

Одри недоуменно вскинула брови. Вопрос показался ей довольностранным:

— Я думаю, она будет расти в приюте. Ведь она такая жесирота, как и все остальные тут.

— А вы? Вы тоже такая же? Такая же, как раньше? Развеона немножко не ваша? Ведь она родилась у вас на глазах.

Он вопросительно заглянул ей в лицо, и она, подумав,кивнула. Конечно, он прав. С рождением этого ребенка ее самоощущениеизменилось, словно с ней произошло что-то очень важное.

Только гибель бедняжки Лин Вей мешала ей ликовать ирадоваться появлению нового человечка.

— Может быть, когда-нибудь, отправляясь на родину, вывозьмете ее с собой, чтобы ей лучше жилось, — сказал генерал Чанг снадеждой.

Одри вздохнула, понимая, что это невозможно.

— Я бы рада их всех захватить с собой, когда будууезжать. Но нельзя. Приедут монахини, и я прощусь со всеми.

Она просила его взглядом о понимании, но сама чувствоваласебя предательницей перед ним и перед детьми.

— Вы согласны обречь девочку на голод и невежество,мадемуазель? Для нее было бы счастьем уехать вместе с вами. — Умный взглядего был таким настойчивым и таким родным, что Одри почудилось, будто она знаетего давным-давно, что он свой, близкий человек, а вовсе не грозный воин издалекой Монголии. А может быть, наоборот, эти экзотические края стали теперьдля нее родными? — Мне посчастливилось получить образование вГренобле, — продолжал он с грустной улыбкой. — И я желаю малюткетакой же судьбы.

— И однако же вы возвратились.

— Это был мой долг. А у малютки здесь нет никого, иникому она, полуяпонка, здесь не нужна. — Он видел в ней чужие черты сразупри рождении — на чистокровную китаянку она никак не походила. — К тому жерано или поздно ее могут убить за это. Спасите ее, мадемуазель, возьмите ссобой.

— А как же остальные?

— Они останутся здесь, где жили до вашего появления. Ноее до вас здесь не было. Так что она — ваша.

Он словно бы вел сражение за судьбу этого крохотногосущества, чья жизнь его поначалу совсем не заботила, и вот теперь стала для нихобоих такой важной. Весь день, держа малютку у груди, Одри вспоминала его словаи с нежностью прижимала к себе крохотное тельце.

О смерти Лин Вей надо было заявить местным властям, но вприсутствии генерала Чанга и его людей Одри опасалась туда обращаться. Онапросто завернула умершую в одеяло и положила пока в одном из сараев, с темчтобы зарегистрировать смерть на следующий день, когда чужих здесь уже небудет. А тем временем забот у нее прибавилось: надо было как-то успокоитьбезутешную Синь Ю и ухаживать за остальными детьми, да еще нянчитьноворожденную. Некогда было даже беспокоиться о генерале и его людях, и за весьдень она о нем не вспомнила.

Так оно и к лучшему, потому что мысли о нем лишь сбивали еес толку. Но ближе к ночи, когда дети уже все спали, генерал Чанг поднялся полестнице и тихо постучал в ее дверь. Он получил из рук Одри меч и пистолет идолго молча смотрел ей в глаза. Доведется ли им еще когда-нибудь встретиться?Эта женщина внушала ему глубокое уважение. Она красивее, чем те, которых онзнал в Гренобле. Но тогда, в молодые годы, он тосковал по себе подобным. Затотеперь, глядя на Одри, он вспоминал далекую молодость. Протянув руку, онприкоснулся к ее щеке — никогда не ощущала она прикосновения нежнее и не виделаболее добрых глаз. Только теперь она окончательно поняла, что ей нечего былоего бояться с первой минуты, и осознала, как сильно ее к нему влекло. Но обапонимали, что никаких последствий это иметь не будет.

— Au revoir, мадемуазель. Может быть, мы ещекогда-нибудь повстречаемся.

Он бы ничего так не желал, но у него своя жизнь, к которойнадо вернуться, жизнь, где для нее места нет и никогда не будет.

— Куда вы теперь направитесь?

В ее взгляде можно было прочитать тревогу и заботу,восхищение и теплоту.

— Обратно через горы в Барун-Урт. Мы еще вернемся сюдакогда-нибудь, но вас тут уже не будет, вы к этому времени уедете к себе народину.

— Берегите ваше плечо, генерал, — проговорилаОдри, провожая его с младенцем на руках. Он ответил улыбкой. Малютка блаженноспала, пригребшись у ее груди.

— Берегите наше дитя, — шепотом сказал он, ласковокоснулся пальцами ее щеки, взглянул с нежностью — ив следующее мгновение егоуже не было в комнате, только проскрипели под окном шаги по снегу.

Мей Ли исполнилось два месяца, когда у ворот приютаостановился тот самый автомобиль, который минувшей осенью привез сюда состанции Одри и Чарльза. Из него вышли две монахини в суконных синих рясах ибелых крахмальных наголовниках, закутанные в теплые черные плащи. Телеграмма,возвещавшая об их ожидаемом приезде, пришла еще месяц назад, но срок прибытияне указывался. Когда же они наконец появились, выяснилось, что их ни о чем непредупредили, и они были очень удивлены, застав во главе приюта не кого-то изсестер, а молодую американку Одри. Одри тоже чувствовала себя неловко,показывая и объясняя им, как устроена жизнь в приюте. По отношению кшестнадцати оставшимся в живых ребятишкам она испытывала «собственнические»чувства: это были ее дети, особенно младшие, кроме них была еще Синь Ю, котораяпосле всего случившегося во всем полагалась на Одри, и Мей Ли, улыбавшаясявсякий раз, когда та звала ее по имени. Такой ухоженный, приветливый ребенок, схорошим аппетитом и любимый всеми остальными детьми.

Синь Ю лишилась всех, кого любила: родителей, братьев,сестер и вот теперь — Одри, которая стала для нее своего рода ангелом —хранителем.