— Вы храбрая женщина, раз не побоялись довериться мне.

Как вы сюда попали, если вы не монахиня?

Она рассказала ему про убитых монахинь, объяснила, чтозаехала посмотреть Харбин. О том, что с ней был Чарльз, она почему-то умолчала.И, делая перевязку, не поднимала на него глаз, так как ее поразила егосвоеобразная суровая красота и, богатырское телосложение. Таких мужчин онаникогда еще не встречала, он внушал одновременно и ужас, и восхищение. Это,безусловно, был страшный человек, чувствовалось, что он способен, словно тигр,молниеносно наброситься и убить, и в то же время он разговаривал с ней мягко,даже нежно. Только когда он повернулся и торопливо направился к двери в мяснойпогреб, Одри собралась с духом и проводила взглядом его широкоплечую фигуру.Одри осталась стоять посреди кухни, держа в руках таз, наполненный бурымилоскутами, плавающими в кровавой воде, — единственный след того, чтогенерал только что был здесь. Она выплеснула воду из таза на снег за домом,присыпала красное пятно чистым снегом, закопала лоскутья. Теперь кровавые бинтысмогут обнаружить не скоро, когда растает снег, — к тому времени этотчеловек уже будет за тридевять земель.

Одри возвратилась в дом. Здесь ее дожидалась, Синь Ю,охваченная безумным волнением, с вытаращенными от страха глазами.

— Лин Вей плохо… — залепетала она, бросившись кОдри. — Подошло ее время… Младенчик, который у нее от Бога, он уже началрождаться. Ей очень, очень плохо… так, плохо, мисс Одри…

Одри, в ночной рубашке, прыгая через ступеньки и подхватив вохапку оружие генерала и свой револьвер, бросилась в свою комнату, сунула весьворох под кровать прикрыла свободным одеялом и влетела в комнату, где стоялакровать Лин Вей.

Дети вокруг мирно спали, а бедная Лин Вей, испуганная,измученная все усиливавшимися болями, извивалась на кровати, крепко сжав зубы исудорожно вцепившись в край одеяла. Одри ласково положила ладонь ей на лоб, иЛин Вей при очередном приступе боли изо всех сил сдавила ей пальцы.

— Тихонько, тихонько… все будет хорошо… — проговорилаОдри. — Сейчас я перенесу тебя к себе в комнату.

Она подняла роженицу на руки и внесла в дверь напротив,попросив Синь Ю остаться при малышах. Синь Ю, волнуясь за сестру, тоже хотелавойти в комнату, но Одри запретила, понимая, что ей еще рано наблюдать родовыемуки, сама поглядывая на узкобедрую Лин Вей, предвидела, что роды дадутся тойнелегко. Она думала, когда подойдет время, послать за русским доктором, нопонимала в то же время, исходя из предыдущего опыта, что никому тут нетникакого дела до молодой роженицы-китаянки. Китаянки всегда рожают дома, ипомогают им матери, сестры, тетки. Лин Вей ничуть не лучше других. И какая комуразница, что Лин Вей во всем белом свете может положиться на одну Одри, а у нее— никакого опыта в этих делах. Одри никогда не видела, как рождаются дети. И теперьсидела и держала за руку молча бьющуюся в потугах Лин Вей. Ни единого звука несрывалось с губ бедняжки. Уж лучше бы она кричала!

Стали просыпаться маленькие — Одри велела Синь Ю присмотретьза ними и накормить завтраком.

Вечером Одри, удивленная тем, что роды продолжаются такдолго, заставила все-таки Лин Вей выпустить из рук одеяло, чтобы она моглапосмотреть, не показывается ли головка ребенка. Лин Вей плакала, как дитя,напомнив Одри умиравшего от крупа Ши Ва. Но ведь она не умирала, а, наоборот, производилана свет ребенка, которого зачала от молодого японского солдатика, хотя сейчаснаверняка раскаивается в этом, да только поздно. Одри посмотрела — головка досих пор не показалась…

Уже несколько часов Лин Вей не переставая плакала. Одрипребывала в совершенном отчаянии и сама уже ничего не соображала, так что дажене услышала шагов у себя за спиной, когда глубокой ночью в комнату, неслышноступая, вошел генерал.

Только увидев его тень на стене, она вскрикнула иобернулась.

Лезть под кровать за револьвером было уже поздно. Онавскочила со стула, устремила на него гневный взгляд. Но его лицо было мирным иучастливым.

— Не бойтесь. — Он посмотрел на бьющуюся в постелидевочку. — Ваша подопечная — сиротка?

Одри кивнула. Лин Вей взвизгнула. Прошло уже девятнадцатьчасов, и никакого продвижения.

— Ее изнасиловали японцы.

Она не решилась сказать правду, что Лин Вей по своей добройволе спала с японским солдатом. Одри опасалась, что за это генерал отнесется кдевочке враждебно.

— Скоты.

Он произнес это слово тихо, но оно наполнило замкнутоепространство маленькой комнаты. Здесь терпко пахло горьким потом измученнойроженицы. Бедняжка смотрела на него, но ничего не видела. За последний час больне отпускала ее ни на миг. Одри находилась подле и плакала вместе с ней.Никогда в жизни она не чувствовала себя такой беспомощной. Она покосилась нагенерала. Он склонился над Лин Вей и сказал:

— Потуги хорошие.

Похоже было, что он в таких делах разбирается. Одрипросительно взглянула на него. Она все еще была не вполне уверена, что емуможно довериться, но он сдержал данное слово и целый день и полночи просидел,не показываясь, в погребе. А вдруг он и вправду честный человек и, может быть,знает, как помочь Лин Вей.

— Роды длятся со вчерашней ночи, со времени вашегоприхода. Почти сутки уже, — неожиданно жалобно произнесла Одри.

— Головка уже видна? — спросил генерал. Одрипокачала головой. Генерал кивнул:

— Ну, значит, она умрет.

Он сказал это печально, но без надрыва. За сорок лет жизнион многое повидал: рождения и смерти, войну, отчаяние, голод. Плечо у негоболело, похоже, уже не так сильно, вид был отдохнувший. Одри его словапотрясли.

— Откуда вы знаете? — хриплым шепотом спросилаона.

— У нее на лице написано. Мой первенец рождался на светтрое суток. — Ни губы, ни веки у него не дрогнули. — Но она слабеет,она еще очень молода. Я это вижу.

Сузив глаза, он посмотрел на женщину.

— Надо доктора, — сказала она.

Он покачал головой.

— Никто не придет. Да они и не смогут ей помочь.Ребенка спасти они могли бы, но кому нужен японский ублюдок?

— То есть как это?

Неужели генерал Чанг готов допустить, чтобы Лин Вей умерла?

— Можно ли что-то сделать? — Одри плохо знала, какпротекают роды. Надо было внимательнее слушать, когда рассказывала сестра. Впрочем,Аннабел рожала далеко не так тяжело, и в самый трудный момент ей далихлороформ. Здесь совсем другое. И Одри поневоле обратилась за помощью кмонгольскому генералу, местному военачальнику. Он, казалось, задумался, словновзвешивал что-то, скрытое от Одри. И наконец, посмотрев ей в глаза, ответил:

— Можно ее разрезать. — Это прозвучало такстрашно, Одри подумала, что, должно быть, неверно поняла. Но генерал продолжал: