Мне было больно видеть нечистоты в месте, предназначенном для молитв. Мы вправе были ожидать более тщательного соблюдения правил санитарии и гигиены в помещении, считавшемся священным. Авторы «Смрити», насколько я знал тогда, особо подчеркивали важность внутренней и внешней чистоты.

Едва ли я встречал кого-либо, столь же преданного британской конституции, как я. Теперь я понимаю, что корнем этой преданности была истина: я никогда не смог бы изображать преданность или любую другую добродетель. Британский национальный гимн обычно исполнялся на каждом собрании, которое я посещал в Натале. Я всегда чувствовал себя обязанным петь вместе со всеми. При этом я видел все недостатки британского правления, но в целом считал его вполне допустимым. Тогда я еще верил, что оно приносит нам пользу.

Расовая нетерпимость, с которой я столкнулся в Южной Африке, противоречила, как я полагал, британским традициям, и я воспринимал ее как временное и чисто локальное явление. Потому я мог посоперничать с англичанами в их преданности британскому трону. Я старательно заучил мелодию национального гимна и присоединялся к пению, когда бы оно ни звучало. И если выпадала возможность выразить свою преданность без показного рвения и хвастовства, я охотно пользовался этой возможностью.

Причем никогда в жизни я не пытался извлечь выгоду из своей преданности. Для меня она стала обязанностью из числа тех, что выполняют, не ожидая какой-либо награды.

Когда я вернулся в Индию, подготовка к празднованию шестидесятилетия правления королевы Виктории как раз шла полным ходом. Меня пригласили войти в состав комиссии, собранной для этого в Раджкоте. Я принял приглашение, но сразу же заподозрил, что празднование получится в значительной степени показным. Я увидел много пустой мишуры и расстроился. Я даже начал спрашивать себя, стоит ли мне оставаться в комиссии или нет, но в результате решил остаться и добросовестно сделать свою часть работы.

Одним из мероприятий стала посадка деревьев. Многие делали это напоказ, чтобы угодить чиновникам. Я попытался объяснять людям, что посадка деревьев не обязательна и является лишь одним из многих предложенных мероприятий; к ней следует относиться серьезно или не браться за нее вообще. У меня сложилось впечатление, что над моими словами просто посмеиваются. Помню, с каким торжественным чувством я сам посадил дерево, как тщательно затем поливал его и ухаживал за ним.

С тем же чувством я научил своих собственных детей петь национальный гимн. Я научил этому и студентов местного педагогического колледжа, вот только запамятовал, было ли это по случаю празднования шестидесятилетия правления королевы Виктории или по случаю коронования короля Эдуарда VII императором Индии. Однако позже текст гимна стал вызывать у меня противоречивые чувства. Когда я глубже понял ахимсу, я стал более осторожным в своих мыслях и словах. Меня особенно тревожили эти строки:

Я поделился своими чувствами с доктором Бутом, и он согласился, что не к лицу человеку, верующему в ахимсу, распевать подобные строки. Как могли мы считать так называемых «врагов» королевы «коварными»? Или они непременно неправы, лишь потому что являются врагами? Только у Бога могли мы просить справедливости. Доктор Бут полностью разделял мое мнение и даже сочинил для своей паствы новый гимн. Но о докторе Буте я подробнее расскажу ниже.

Кроме преданности, во мне глубоко укоренилась и склонность ухаживать за немощными. Я любил ухаживать за больными, будь то мои друзья или незнакомцы.

Пока я писал брошюру в Раджкоте, у меня появилась возможность ненадолго съездить в Бомбей. Я собирался воздействовать на общественное мнение в городах через митинги, и первым из этих городов стал Бомбей. Сначала я встретился там с судьей Ранаде, который выслушал меня очень внимательно и порекомендовал обратиться к сэру Ферозшаху Мехте. Затем состоялась моя встреча с судьей Бадруддином Тьябджи, который дал мне такой же совет.

— Судья Ранаде и я сам не многим можем помочь вам, — сказал он. — Вы понимаете сложность нашего положения. Мы не имеем права принимать активное участие в общественных мероприятиях, хотя наши симпатии на вашей стороне. Помочь вам может только сэр Ферозшах Мехта.

Я и сам, разумеется, хотел встретиться с сэром Ферозшахом Мехтой, и тот факт, что два столь важных человека порекомендовали обратиться именно к нему, наилучшим образом свидетельствовал об огромном влиянии, которое оказывал на общественное мнение сэр Ферозшах. В назначенное время я встретился с ним, причем приготовился испытать в его присутствии трепетное восхищение. Я знал, как его называют в народе, и понимал, что предстану перед «Бомбейским львом» и «Некоронованным королем округа». Однако этот король нисколько не подавлял. Он принял меня, и встреча эта была больше похожа на встречу любящего отца с повзрослевшим сыном. Она состоялась у него в конторе. Присутствовали несколько его близких друзей и последователей. Среди них были мистер Д. Е. Вача и мистер Кама, которым меня представили. О мистере Вача я уже много слышал прежде. Его считали правой рукой сэра Ферозшаха, а адвокат Вирчанд Ганди охарактеризовал его как выдающегося эксперта в области статистики. Мне мистер Вача сказал следующее:

— Ганди, нам непременно будет нужно встретиться с вами снова.

На все эти церемонии ушло не более двух минут. Затем сэр Ферозшах очень серьезно выслушал меня. Я рассказал ему о своих встречах с судьями Ранаде и Тьябджи.

— Ганди, — сказал он затем, — я вижу, что должен помочь вам. Я сам созову здесь митинг.

После чего он обратился к своему секретарю мистеру Мунши и распорядился назначить день митинга. День был назначен, и сэр Ферозшах распрощался со мной, пригласив навестить его еще раз накануне митинга. Этот разговор рассеял все мои тревоги, и я ушел в превосходном настроении.

В Бомбее я навестил своего зятя, прикованного болезнью к постели. Он был крайне ограничен в средствах, а моя сестра (его жена) не умела как следует ухаживать за ним. Болезнь была нешуточной, и я предложил перевезти его в Раджкот. Он согласился, и я вернулся домой вместе с сестрой и ее мужем. Болел он гораздо дольше, чем я ожидал. Я поместил зятя в своей спальне и оставался рядом с ним днем и ночью. Часто мне приходилось бодрствовать по ночам и ухаживать за ним, одновременно ухитряясь проделывать необходимую работу по южноафриканскому вопросу. Через некоторое время мой пациент все же скончался, но мне послужила утешением мысль, что я мог заботиться о нем в последние дни его жизни.

Желание ухаживать за больными постепенно перешло в подлинную страсть. Я даже нередко пренебрегал своими основными обязанностями ради этого и иногда привлекал к уходу не только жену, но и всех домочадцев.

Такая работа лишена смысла, если ты не получаешь от нее никакой радости. Когда ты ухаживаешь напоказ или из страха перед общественным мнением, это лишь удручает больного и лишает его присутствия духа. Подобное служение не помогает ни тебе, ни ему. Но все остальные удовольствия и радости жизни меркнут, когда служишь человеку с искренней радостью.