места уродливее, чем район Западного вокзала, а Юлита возражала, что площадь Дефиляд с ее паркингом для автокаров, убогими тошниловками и загаженными бетонными клумбами даст ему сто очков форы), поспорили из-за политики (он был левее некуда, мечтал о девяностопятипроцентном налоге для самых богатых и тридцатичасовой рабочей неделе, а она была скорее умеренных взглядов), а в итоге обменялись рекомендациями сериалов (Леон посоветовал Юлите “Очень странные дела”, она ему – “Блеск”).

Он предложил подвезти ее домой – она согласилась. По радио играл какой-то рок; Юлита призналась, что в лицее тащилась от Энтони Кидиса из Red Hot Chili Peppers, а Леон признался, что во время учебы отрастил длинные волосы и играл на бас-гитаре в группе под звучным названием “Посттравматический синдром”, а еще что на щиколотке у него есть очень-очень-очень неудачная татуировка летучей мыши.

Они приехали на место, он припарковал машину, проводил ее до подъезда. И тут все пошло прахом.

“Была не была… – подумала Юлита, – живем только раз”. Она встала на цыпочки, взяла его за плечо, наклонила голову. Почувствовала запах его кожи, тепло его тела. Но он отвернул лицо, сделал шаг назад. Она взглянула на него с удивлением. Ему было неловко, он опустил взгляд.

– Что-то… Что-то не так?

– Послушай… Я… – Он не мог подобрать слов.

– Только не говори, что ты гей. Потому что тогда я решу, что со мной точно что-то не так.

– А? Что? Нет, нет, дело не в этом…

– Тогда в чем?

– Мне надо тебе кое в чем признаться.

– Ну давай. – Она прислонилась спиной к стене, скрестила руки на груди.

– Юлита… Мне кажется, ты должна знать… – он потер лицо, – что я видел твои фотографии. То есть всего одну или две, но…

– Что, прости?

– Ну, когда их слили в Сеть… Я… Я нашел в Сети одну из тех галерей… Сам не знаю зачем. Просто так…

– Из любопытства, – докончила фразу она.

– Нет… То есть можно и так сказать… Но… Я сразу закрыл. Слово чести.

– Чести? – фыркнула она и покачала головой. – Не смеши меня.

– Ладно, не лучшее слово, согласен… – Он переминался с ноги на ногу. – Короче, я знаю, что это было плохо. И я хотел попросить у тебя прощения. Серьезно, я себя чувствую полным идиотом.

Ей стало холодно. Она поправила куртку, засунула озябшие руки в карманы. Вот так лучше.

– Зачем ты мне вообще все это рассказал? – Она выпустила слова вместе с облачком пара.

– Мне казалось… я должен быть честен. Ну, если из этого… – он нарисовал в воздухе нечто неопределенное, – что-то получится. У меня было такое чувство, что ты должна это знать, прежде чем… Ну, прежде чем мы что-нибудь сделаем.

– Окей, – кивнула она. – Спасибо.

Набрала код от двери, прикрыв кнопки второй рукой.

– А теперь проваливай, – бросила она, открывая дверь.

“И вот на хрена тебе это было нужно, – подумал Леон, вешая ключи от квартиры на крючок, – на хрена? Что бы случилось, если бы ты ей не сказал? Ничего, вообще ничего. Она бы никогда об этом не узнала. Но нет, ты не мог нести столь страшное бремя, тебе нужно было исповедаться, придурок. Ну и чего ты ждал? Что ее тронет твое правдолюбие? Что тебе вручат медаль за честность? Леон скинул грязные ботинки, повесил куртку и хлопнул дверцей шкафа. К чертям все это”.

Ему всегда претили маленькая ложь, фальшивые комплименты, полуправда. Так уж его воспитали. Его отец – владелец маленькой мебельной фирмы, над которой вечно висела угроза банкротства, – с малых лет вбивал в него строгие принципы. “Помни, сын, – произносил он торжественным тоном, словно вводил Леона в какое-то тайное братство, – у человека есть только честь. Ложь – оружие труса. Главное не то, что думают о тебе другие, а то, что ты видишь, глядя в зеркало”.

Леон прочно усвоил эту истину. Подростком он зачитывался произведениями для детей и юношества о доблестных воинах, благородных индейцах и бравых солдатах, которым не страшны были пытки и которых никакие искушения не сбивали с истинного пути. Играя на компьютере в маленьком офисе отца, обитом вагонкой от пола до потолка, он превращался в очередного рыцаря без страха и упрека и принимался спасать фантастические миры от орков, демонов и супермутантов, вызволял похищенных принцесс из подвалов средневековой Персии, Хайрула и Грибного королевства. В школе Леон всегда вставал на защиту слабых и представлял интересы класса в спорах с учителями, не списывал, даже если ему грозила двойка, возвращал продавщице из булочной лишние десять грошей сдачи за булочку с начинкой.

А потом он понял, что все это хрень. Что в жизни нет подведения итогов в конце каждого пройденного уровня, когда добытые очки пересчитываются на блестящие золотые монеты, что обманщиков не всегда ждет неизбежное наказание, а правда не всегда торжествует. Теперь он понял, почему его мать закатывала глаза, слыша, как отец вдалбливает в него все эти истины. Ведь будь тот хоть чуточку не такой принципиальный, умей он подлизываться к клиентам, повысь он цену хоть на пять процентов, позволь он бухгалтерше проявить капельку креативности, тогда они, может, купили бы квартиру побольше или, по крайней мере, смогли поехать на каникулы куда-то еще, кроме как в лес с палатками. Леон увидел отца, которого всегда идеализировал, в ином свете. Он понял, что принципиальность отца, которой тот так гордился, держится на тщеславии. Что если тебе так важно, что ты видишь в зеркале, значит, ты слишком часто в него заглядываешь.

Леон понимал все это, но не мог избавиться от прочно усвоенных принципов. Конечно, он научился врать по мелочам: поддакивать глупому начальнику, уверять своих девушек, что нет, они вовсе не выглядят толстыми в пуховиках. Но когда речь заходила о по-настоящему важных делах, он не мог держать язык за зубами. И не знал, благодарить ему за это отца или проклинать.

Он лег в кровать, уставший и злой. Его последний серьезный роман закончился больше года назад. Его тогдашняя девушка, Ига, была прекрасна: копна рыжих локонов, заразительный смех, искрящиеся любознательностью глаза. Ему нравилось, как она подходила к нему сзади, когда он рисовал, и обнимала его за шею, как после секса готовила в одном фартуке, пританцовывая под музыку, как прикладывала лицо к запотевшему стеклу душевой кабины, корча смешные рожи. Они были готовы скрепить свою любовь – браком, кредитом, ребенком. Была только одна проблема: Ига, а точнее, пани адвокат Ига Свёнтковская, работала в канцелярии, зарабатывавшей на реприватизации варшавских зданий. Разумеется, они не трепались об этом направо и налево, но она-то рассказывала ему о своей работе; Леон знал, чем