– И я. – Анна-Кейт уселась прямо на пол перед кофейным столиком. – Как твои родители отреагировали, когда узнали, что я приду?

– Папа улыбнулся, как будто засветился изнутри. Он всегда сияет, когда счастлив. А маму я после вашей встречи еще не видела. Но папа утверждает, что с ней все в порядке, просто она пытается разобраться в себе.

Неудивительно, что мама, по своему обыкновению, отдалилась от всех, спряталась, как улитка, в свой домик. Только раньше она пряталась в переносном смысле, а теперь – в прямом. Я бы за нее очень волновалась, если бы не заметила, что каждый вечер в ее швейной мастерской горит свет. Если мама шьет, значит, не все потеряно.

Анна-Кейт обхватила колени.

– А вдруг Сили вообще не придет на ужин? Она об этом не говорила?

– Нет. Но придет.

– Почему ты так уверена?

– Я же ее знаю. Мама побоится прослыть негостеприимной, особенно по отношению к родне. А ты – член семьи. По-моему, увидев тебя в пятницу, она сразу это поняла. Правда обрушилась на нее, и мама больше не может отрицать очевидное. Приходится признать собственную неправоту, а для нее это трудная задача. Теперь маме надо многое переосмыслить… Передай, пожалуйста, клеевой пистолет.

Анна-Кейт протянула мне клей и подняла со столика мятый галстучек-бабочку из радужной ткани. Его бы погладить…

– Ух ты! Мистер Лейзенби был бы в восторге!

– Расширяю свой «повязочный» бизнес, – рассмеявшись, пояснила я, кивая на швейную машинку в углу комнаты. – Взялась за детские галстуки, фартучки, бантики, пинетки. Скоро придется либо ограбить мамину мастерскую, либо сгонять за тканями и другими материалами в Форт-Пейн, а то у меня кончаются.

Я склонялась ко второму варианту, раз уж все равно в конце недели еду туда на консультацию. Папа предложил взять его машину, хотя я бы с удовольствием еще раз проехалась с Кэмом. Не терпится побольше о нем узнать.

– Сили шьет? – заинтересовалась Анна-Кейт.

Сложно объяснить, что происходит с мамой, когда та принимается за шитье. Она становится другим человеком: счастливым, оживленным, творческим.

– Фейлин как-то назвала маму мастерицей на все руки. Так оно и есть. Мама создает настоящие шедевры. Она начала шить еще в детстве, а потом научила меня. А я, когда придет время, научу Олли, если она захочет.

Это, наверное, единственный подарок, который мама сделала мне от чистого сердца, а не из желания что-то во мне исправить, вроде набора косметики и лекарств от прыщей на четырнадцатилетие. Она просто поделилась тем, что приносило ей радость, надеясь, что это доставит удовольствие и мне.

Так и случилось. Время, проведенное в маминой швейной мастерской за рукоделием, было в моем детстве самым счастливым. К сожалению, мамины уроки продолжались недолго, и сразу после них она вновь замыкалась в себе. А я могла лишь мечтать о том, чтобы мама стала такой, как при жизни Эджея.

– Хорошо, что ты приняла папино приглашение, Анна-Кейт, хоть я и переживаю, как все пройдет. Но, признаюсь, мне очень любопытно: почему ты согласилась? Я слышала, вначале ты была решительно против совместного обеда с моими родителями.

– Интересно, от кого ты это слышала?

– Местные жители любят посудачить…

– Посплетничать, ты имеешь в виду?

– Это одно и то же. – Я пригладила обрывок ленты. – Странно, что ты до сих пор не в курсе.

– Я и правда была против: боялась, что этим предам свою мать. С детства у меня сложилось определенное представление о Линденах: как они выглядят, где живут, что они вообще за люди. – Анна-Кейт переплела пальцы. – Но, когда приехала в Уиклоу, осознала, что судила только с маминых слов. Многое здесь оказалось не таким, как я воображала. На самом деле не ошиблась я лишь в одном: Сили всей душой ненавидела мою маму.

Возможно, Анна-Кейт употребила чересчур сильное выражение. Я бы высказалась помягче, если бы могла. Хотя, пожалуй, она права: мама действительно всей душой ненавидела Иден Кэллоу. И ненавидит по сей день.

– Значит, ты больше не считаешь свой приход сюда предательством? – осторожно спросила я.

– Может, и считаю. Но в пятницу я увидела в глазах Сили сожаление и боль и решила, что пора составить о ней собственное мнение. Мама всегда учила меня думать своей головой. Я люблю маму и уверена, что она бы поняла. Наверное. Я надеюсь. – Анна-Кейт поморщилась.

Я рассмеялась.

– В любом случае, я рада, что ты здесь. Иден терпеть не могла моих родителей, но наверняка хотела бы, чтобы ты побольше узнала об отце. Готовься, тебе сегодня о нем все уши прожужжат.

Глаза Анны-Кейт заблестели.

– Было бы отлично!

– Не сомневаюсь. Мама уж точно весь вечер будет о нем говорить.

Анна-Кейт провела пальцем по столу.

– А Сили, она какая? Я имею в виду, настоящая? Мне-то о ней известно только по маминым рассказам…

Я плотно закрыла коробку с бусинами и положила в корзину для белья, где храню швейные принадлежности.

– Спроси кого-нибудь другого.

– Но ты ведь лучше всех знаешь Сили. Разве нет? Ты же ее дочка.

Я постаралась увильнуть от ответа:

– Сложно объяснить…

– Почему?

Я сунула в корзину для белья фестонные ножницы и глубоко вздохнула.

– Жители Уиклоу охарактеризовали бы ее так: добропорядочная и благовоспитанная, целеустремленная и стойкая, отзывчивая и проницательная. Обладает безупречными манерами и прекрасным вкусом.

– Еще про нее говорят, что она делает скоропалительные выводы о людях и умеет испепелять взглядом. Но мне важно, что о ней думаешь ты. Я слышала, вы не очень близки. Из-за чего?

Не хотелось это обсуждать. Тем не менее Анна-Кейт – член семьи, значит, наши семейные дрязги ее тоже касаются.

– Мои первые воспоминания о маме – теплые и душевные. Она была любящей и доброй, все время целовала меня, обнимала и тискала. Но когда умер Эджей, все изменилось. Мне было три года, и я многого не понимала. Было ясно лишь, что Эджей пропал, а мама вдруг превратилась в совсем другого человека, холодного и отчужденного. Тогда папа сам начал читать мне на ночь книжки, утром готовить завтрак, подбирать одежду, утешать, если я падала. Все это хорошо, только мне недоставало прежней мамы.

Анна-Кейт подергала нитку, торчащую из шва на джинсах.

– А она так и не отошла?

Я намотала на пальцы кружево и стянула туго, до боли.

– В моем детстве? Едва ли. Лишь иногда, во время шитья, мама вновь становилась собой. Впрочем, это случалось так редко, что я гадала, не сама ли все придумала. Правда, сейчас, когда она общается с Олли, я вижу ее прежнюю и верю, что в душе она все та же, просто не может справиться с собой. Надеюсь, у нее получится. Однако это уже не восполнит то, что я потеряла.