Так, полковник Чини (Chesney) следующими словами начинает свой исторический очерк: «Первое основание армии Ост-Индской компании можно отнести к 1748 году, когда, по примеру французов, в Мадрасе был образован небольшой корпус сипаев для защиты этой колонии. В то же время был составлен незначительный европейский отряд из матросов, которых можно было отозвать с прибрежных кораблей, и из людей, заманенных вербовщиками в Англии и посаженных на суда компании».

В первых сражениях, установивших власть компании, при осаде Аркота, при Пласси,[112]в ее войске сипаев было постоянно больше, чем европейцев. Заметим кстати, что мы не слышим вовсе, чтобы сипаи дрались плохо, или чтобы англичане выносили исключительно на себе тяжесть битв. Всякий, кому известно, с каким ребяческим восторгом английские историки предаются национальному тщеславию, не удивится, что, описывая эти битвы, они забывают о сипаях. Прочтите опыт Маколея о Клайве; везде вы встретите «имперский народ», «могучие сыны моря», «никто не мог сопротивляться Клайву и его англичанам». А между тем, раз мы допустим, что число сипаев постоянно перевешивало число англичан и что они не уступали последним в качествах солдата, то вся теория о превосходстве храбрости англичан должна рухнуть. Если мы допустим, что в тех сражениях, где неприятель был вдесятеро многочисленнее, один англичанин равнялся десяти туземцам, и то же самое должны мы сказать и о сипаях. Отсюда следует, что причина несомненной разницы между английскими войсками и их врагами заключалась не столько в расовых отличиях, сколько в дисциплине, в военной науке, а во многих случаях – и в лучшем предводительстве.

Заметьте, что Милль в своем кратком обзоре завоевания Индии не упоминает о естественном превосходстве англичан. «Два главных открытия, содействовавших покорению Индии, следующие: 1-е – слабость дисциплины туземных войск по сравнению с европейскими и 2-е – легкость передачи дисциплины туземцам, находящимся на европейской службе». Он присовокупляет: «Оба открытия были сделаны французами».

Даже если допустить, что англичане сражались лучше сипаев и что они принимали более деятельное участие в тех подвигах, которые совершили совместно, то все же это не дает права утверждать, что английская нация завоевала индийские нации. Эти нации были завоеваны армией, в которой англичане составляли в среднем не более одной пятой. Но обыкновенно не только преувеличивают долю участия в этом предприятии англичан, но искажают и самый подвиг. Из кого состояли остальные четыре пятых армии? Из самих туземцев! Ввиду этого нельзя даже сказать, что Индия была завоевана пришельцами, иноземцами; она завоевала сама себя. Если бы мы имели право олицетворять Индию, как мы олицетворяем Францию или Англию, то мы не могли бы сказать, что Индия была завоевана иноземным врагом; вернее было бы сказать, что она сама положила конец господствовавшей в ней анархии, подчинившись единичному правительству, хотя это правительство и находилось в руках иноземцев.

Но и это было бы ложно и неточно, как и вообще всякое выражение, исходящее из понятия об Индии, как о сознательном политическом целом. Истина в том, что Индии собственно не существовало ни в политическом, ни в другом каком-либо смысле. Индия того времени – это географический термин; потому-то она и была легко завоевана, точно так же, как Италия и Германия легко сделались добычей Наполеона: не было ни Италии, ни Германии, не было даже сильного итальянского или немецкого национального сознания. Германии не существовало, и Наполеон имел возможность противопоставлять одно германское государство другому; сражаясь с Австрией или Пруссией, он имел союзницами Баварию и Вюртемберг. Наполеон понял, что перед ним открыт легкий путь к завоеванию Центральной Европы, совершенно так же, как француз Дюпле (Dupleix) очень рано догадался, что путь к покорению Индии открыт для всякого европейского государства, обладающего в ней факториями. Он видел хроническую войну между индийскими государствами и понял, что вмешательство чужеземцев может создать между ними равновесие; он действовал согласно этому взгляду, и история европейского владычества в Индии начинается вмешательством французов в войну за наследство в Гайдерабаде, вспыхнувшую после смерти великого Низама Уль-Мулька (1748).[113]

Подавление восстания сипаев в Мултане в 1858 году

Итак, прежде всего Индия не чуждалась иноземца, в ней не было сознания национального единства; говоря иными словами, Индии не было, и, следовательно, для нее не могло быть в точном смысле иноземцев. Параллельные примеры, как я указал, можно найти и в Европе. Однако если мы хотим действительно понять поразительный факт завоевания Индии при помощи армии сипаев, то должны помнить, что в Индии царила гораздо большая политическая мертвенность, чем в Германии лет восемьдесят назад. В Германии было очень мало пангерманского патриотизма, но в ней было (хотя тоже не бог знает сколько) патриотизма прусского, патриотизма австрийского, баварского, швабского! Наполеону удалось восстановить Баварию против Австрии, и ту и другую – против Пруссии, но он даже не пытался восстановить Баварию, Пруссию или Австрию против самих себя. Говоря яснее, Наполеон посредством договоров добивается того, что электор баварский поставляет контингент войск во французскую армию, которую император французов ведет против Австрии, но Наполеон не пытается даже создать наемную армию из немцев для завоевания Германии. Но если бы он поступал так, то перед нами была бы точная параллель тому, что делалось в Индии. Если вы хотите иметь на почве Европы гипотетическую параллель завоеванию Индии армией, состоящей из четырех пятых туземцев и одной пятой англичан, то вообразите себе, что Англия вторглась во Францию и, предложив хорошую плату, успела составить там армию из французов, – армию достаточно сильную, чтобы завоевать Францию. Самая мысль кажется вам чудовищной. Как, восклицаете вы, армия французов спокойно идет в сражение против Франции! Но если вы поразмыслите, то увидите, что отвлеченно это – вещь вполне возможная и могла бы осуществиться, если бы прошлое Франции было несколько иным. Мы можем представить себе, что во Франции никогда не возникало национального сознания; представить это тем легче, что еще в двенадцатом столетии не прекращаются войны между королем, царствовавшим в Париже, и королем, царствовавшим в Руане. Представим себе далее, что в различных частях Франции еще ранее установились иностранные правительства, то есть что Франция была завоевана раньше и в момент гипотетического английского вторжения находится под гнетом иноземных правителей. И нам нетрудно будет понять, что такая страна, привыкшая к чужеземным вторжениям, благодаря которым в ней постоянно возникают беспорядки, и война по найму сделалась выгодной профессией, наполнится профессиональными солдатами, готовыми поступать на службу любого правительства и биться против любого правительства, туземного или иноземного.