— Так же как и пятерых человек в дачном поселке. Выстрелом в затылок. Оружие то же самое. Баллистики уже дали свое заключение.

— Очуметь! Столько крови на руках этого чудовища! А вы, майор? — Власов шумно задышал. — Вы знаете, кто он?

— Идет следствие, — туманно ответил Вишняков, не отводя взгляда от замазанного следа мужского ботинка возле Ольгиной двери.

— Пока оно у вас идет! — снова заверещал в телефоне высокий голос Людмилы Рыжих. — Ольга вычислила убийцу. Поэтому она и пропала. Господи! Вдруг он ее… Вдруг он и ее…

Она громко зарыдала. Вишняков поморщился. Не потому, что ему был противен ее истеричный плач. А потому что она осмелилась допустить такие мысли в адрес Ольги.

— Прекратите! Прекратите немедленно! Оля жива. Я верю. Мне только непонятно, как он… Почему он пришел за ней?

— Потому что она его вычислила. Она звонила мне. Когда ехала домой, звонила. И сказала, что знает, кто убил Киру.

— О господи!

Вишняков привалился к стене. Ноги его не держали. Она все же влезла туда, куда вход ей был запрещен. Она своей настырностью, своей напористостью проломила стену, за которой ее может ждать смертельная опасность.

— Она назвала вам имя?

— Нет. Просто сказала, что это тот же самый человек, который убил Артура. Я попыталась ей перезвонить, но у нее было занято. Наверное, она звонила вам. А потом уже не отвечала.

— Вика, — громко позвал Вишняков, отключившись от плача Люси, — у вас есть телефон дежурных из управляющей компании?

— Есть.

— Срочно звоните. Нам необходимы записи со всех камер нашего дома. Со всех подъездных камер. Не стойте, не стойте, действуем…

— Здравствуйте.

Надежда осторожно переступила порог кабинета начальницы. Та сидела с плотно поджатыми губами и на Надю даже не взглянула. Гневалась. Оно и понятно, Надя не выходила на работу уже две с половиной недели. Все время сказывалась больной. И даже обещала принести больничный лист. Но начальница предполагала, что никакого больничного листа у Надежды нет, как нет и никакого тяжелого заболевания, мешающего выходу на работу.

Что за причина, скажите? Что за причина, скажите, помешала ей выйти на работу сразу после смерти одной из подопечных? Надорвалась? Так Надя выглядела весьма прилично наутро после смерти Марии Кирилловны. Скованно вела себя, да. Но ни соплей, ни сиплого горла, ни кашля не было. Все было нормально. Почему тогда две недели она прогуливала? И куда ездила, скажите? Наверное, не знает, что ее случайно увидели девочки из их отдела. Увидели на автовокзале. И больной Надя совсем не была. Веселой была. Цветущей. И что самое скверное: в новой дорогой шубе!

Значит…

Значит, все-таки подозрения начальницы оправдались, и эта тихоня присвоила какое-то добро старой ведьмы? Настояла на вызове участкового, а сама поживилась. А что? У нее вся ночь была в распоряжении. Таскай на горбу добро, не хочу!

И опять же, ладно. Старая женщина была тем еще подарком. Надя, как говорится, заслужила награду за пять лет добросовестной службы. Но вот то, что не позволила своей начальнице снять одну из картин со стены, она ей простить не может. Она же не выдержала, сфотографировала их все и по интернету поискала. Две были так себе, дешевкой. А вот одна…

Можно было не работать долгие, долгие годы.

Вот чего она не может простить прогулявшей две недели Надежде.

— Я вот принесла.

Надежда положила перед ней больничный лист. Самый настоящий. Не поддельный.

— Хорошо, я посмотрю.

Начальница небрежно двинула больничный лист на край стола. Подняла на Надю недобрый взгляд:

— У тебя все?

— В смысле?

Надя глупо улыбалась. Осторожно поглаживая старенькое болоньевое пальто, в котором ходила последние годы. Так и подмывало спросить, а куда же шубу-то новенькую подевала? Нафталином посыпала и спрятала? Тьфу, как противно!

— В том самом смысле, что готова приступить к своим обязанностям? Я тут тебе подобрала подопечного.

Начальница подавила довольную ухмылку. Порылась в личных делах стариков. Достала тонкую папку, протянула Наде.

Этот дед, с которым теперь надлежало сидеть Наде, подарком был не дай боже! Он довел до гипертонического криза одну из сиделок. Вторая с нервным срывом легла в больницу. Третья уволилась, заплевав порог ее кабинета. Четвертой надлежало стать Наде. Пусть только попробует не справиться. Уволит к чертовой матери с волчьим билетом.

А то шубу она новую купила! На больничный ушла! В путешествие съездила! Она ей устроит веселую жизнь. Она ей такую веселую жизнь устроит!

— Я не готова. — Надя продолжала поглаживать старенькое пальто.

— Что не готова, я не поняла! — Начальница грозно вскинулась: — Не нагулялась еще, что ли?! Так я тебе организую прогулку. На адрес.

— Я увольняюсь.

И наглая положила перед ней на стол заявление об уходе. Ну, теперь-то все стало более, чем ясно. У покойной клиентки Надежда поживилась хорошо. Настолько хорошо, что не только на шубу и поездку хватило, но и на то, чтобы не работать. Она ведь ни на что более не годилась. Только горшки за стариками выносить.

— Увольняешься?

— Да.

— А две недели отработать? Как тебе?

— А я отпуск беру. У меня за два года скопились. В отпуск с последующим увольнением. Так по закону.

По закону?! Ах, по закону! По закону ее надлежало бы прямо сейчас в полицию сдать. И обыск в квартире сделать. На предмет обнаружения похищенных ценностей, принадлежавших умершей старухе.

Но не могла она этого сделать. Не могла, хотя и жаль, что не могла.

Не могла она привлекать внимание полиции к своим сотрудникам, многие из которых работали с ней сообща. Только ведь сейчас дай повод, станут рассматривать под микроскопом каждого старика. Каждого ее сотрудника. И ее в том числе. Могут докопаться до таких вещей, за которые ее вместе с Надеждой в тюрьму упрячут.

Нет. Не станет она звонить в полицию. Она станет звонить кое-кому еще. Там-то наверняка изыщут возможности наказать воровку.

Почти не глядя, она подписала оба заявления Надежды. И на отпуск, и на увольнение. Как только за ней закрылась дверь, позвонила в бухгалтерию и попросила уволить без проволочек.

— По закону, дорогая. Сделайте все по закону, — намеренно строгим голосом приказала она главному бухгалтеру. — Женщина заслужила…

А потом достала из верхнего ящика стола старенькую, потрепанную записную книжку, в которую вносила много лет записи особого содержания. Полистала ее, нашла то, что нужно, и набрала номер.

Ей ответили лишь с третьей попытки. Она даже отчаялась и принялась кусать губы с досады. Но ей ответили.