Люциуш остановился. Он прекрасно понимал, что если адъютант приведет его в полевой штаб, его смогут немедленно куда-нибудь перенаправить.

– Капрал, я должен вернуться в свой госпиталь. Как мне это сделать?

– В ваш госпиталь, лейтенант? Но капитан же сказал…

– Я слышал, что сказал капитан. Но мне нужно в свой госпиталь. Там нет другого врача. Как мне туда добраться?

– Но капитан…

Люциуш посмотрел ему прямо в глаза. В зрачках адъютанта почти что отражался капитан со своим черепом и скрещенными костями.

– Капрал, если вы отведете меня в полевой штаб, я скажу им, что вы пытались меня подкупить, чтобы я обеспечил вам демобилизацию по медицинским причинам.

Тот залился краской.

– Но… но я же ничего такого не говорил!

– Вы пожаловались, что очень устали. Что готовы на что угодно, лишь бы оказаться дома.

Адъютант закусил губу и некоторое время раздумывал.

– Ваш капитан даже и не узнает, – сказал Люциуш, стараясь придать голосу уверенность. – Поверьте, ему сейчас не до меня.

– Говорите, это около Надворной? – наконец сказал капрал. – Тогда я бы добрался до Коломыи, а оттуда на поезде доехал до Надворной.

– Нет, это слишком долго. А что с дорогами?

– В каком смысле? Пойти прямо туда, пешком? Это безумие. Вы же видели нашу линию фронта. К завтрашнему дню на дорогах будет не протолкнуться от русской кавалерии.

Люциуш, поеживаясь, взглянул на армейские лагеря на другом краю долины, потом на городок у подножия холма. По дороге теперь двигалась еще одна длинная шеренга солдат. Он закрыл глаза и попытался представить карту. На северо-восток до Коломыи, на запад до Надворной, на юг через долину до Лемновиц – этот отрезок пешком. То есть вместо одной стороны прямоугольника придется преодолеть три.

Вдали громыхнула артиллерия.

– Благодарю вас, капрал, – сказал он, но внимание капрала уже было захвачено далекими полями сражений, пульсирующими гаубицами и восходящими к небу клубами дыма.

На станции царил хаос. Куда ни кинешь взгляд – кто-то куда-то бежал. Солдаты разгружали вагоны с боеприпасами, швыряли ящики в грузовики и на подводы. На платформе было полно мешков с провизией, ящиков с боеприпасами, бочек с порохом, стоящих в опасной близости от путей. С поезда гурьбой соскакивали солдаты. Везде вились мухи – вокруг еды, вокруг груд конского навоза. Люциуш протолкался к начальнику станции и представился со всей формальностью, на которую был способен. Начальник внимательно посмотрел на его окровавленное лицо и рукав.

– Не моя кровь, – сказал Люциуш, как будто это все объясняло. Потом торопливо рассказал, почему ему немедленно надо добраться до Коломыи.

Начальник отмахивался от мух и неожиданно для себя одну поймал. Он удивленно поглядел по сторонам, ища, чем бы вытереть синий развод на ладони, и наконец остановился на собственном сапоге. Потом взглянул на Люциуша:

– И что?

Люциуш повторил свой рассказ. Его пост, его госпиталь. Коломыя. Ближайший поезд.

Начальник кивнул в сторону локомотива, который стоял у платформы:

– Вот.

– Где мне взять билет?

– Билет? Вы смеетесь? – Он махнул рукой в сторону поезда: – Вот. – Со смехом: – Первый класс.

Толпы беженцев, в основном крестьяне, уже ломились в вагон. Люциуш ухватился за дверной проем, потом за лестницу и взобрался на крышу; поезд тронулся. Вагоны были сплошь облеплены людьми. Поезд застонал под их массой, и казалось, сейчас он со всеми этими телами опрокинется наземь. Но вот они двинулись – со станции, через городок. На крыше, рядом с ним, беженцы держались друг за друга, чтобы не свалиться. Двое мальчишек во все глаза уставились на его окровавленное лицо. Он подумал, что мгновение запечатлевается в их памяти, и когда потом они будут думать о войне, они вспомнят эту картину.

Люди крепко прижимали к себе свои пожитки. Люциуш понял, что где-то потерял рюкзак – то ли неосмотрительно снял, то ли его снесло с плеча артиллерийским залпом. Он в ужасе похлопал себя по карманам и с облегчением обнаружил, что бумажник и документы на месте. Он вспомнил давнее предупреждение Маргареты: И держите все документы при себе, у австрийцев дурная привычка считать, что любой человек без их бумаг – шпион.

Они проехали еще какие-то хутора, еще какие-то долины. Солнце пекло; люди вокруг прятались под одежду. Он прикрыл глаза козырьком ладони; отсюда долина просматривалась далеко, до широкой реки, за которой маршем двигалась русская армия. Если присмотреться, он даже мог увидеть точки всадников, скачущих через равнину. Одних пехотинцев хватало не меньше чем на три-четыре дивизии. Но они были так далеко, что он мог полностью закрыть их ладонью.

Он обернулся и посмотрел на горы, уходящие вдаль за столбом паровозного дыма. Невозможно поверить, что вчера утром, в этот же час, он отправился с Маргаретой к реке. А теперь? Когда она узнает, что произошло? Новости добираются по долине не быстро, но если направление ветра позволяло, она могла слышать обстрел… Как ему хотелось дать ей знать, что он жив, что он возвращается! Он снова представил карту. Если ему повезет, если из Коломыи ходят поезда, может быть, к вечеру он сможет добраться до Надворной; оттуда – тридцать километров вверх по долине. Учитывая передвижения войск, может быть, он сможет проехать с ними часть пути. Но если нужно – пойдет пешком, даже ночью.

До Коломыи они добрались вскоре после полудня. Лицо у него сгорело на солнце, ноги затекли.

На станции он спросил, когда пойдет поезд до Надворной.

У толстого, взмокшего от жары билетера нос был сломан, двух нижних зубов не хватало. Нет поездов до Надворной, сказал он. Весь подвижной состав перенаправили под нужды армии в Слободу-Рунгурску. Если ему нужно попасть в Надворную, придется сначала добираться до Станиславова и там искать эшелон на юг.

– До Станиславова? – с ужасом переспросил Люциуш. Станиславов был еще в семидесяти километрах к северу. Он как будто боролся с отступающей волной, которая уносила его все дальше и дальше при каждой попытке сделать шаг к берегу. – Нет ничего, что идет до Надворной прямо? Я врач, там мой госпиталь.

– Да вы хоть кайзер будьте, – сказал билетер, – поездов все равно нет.

Он разместился неподалеку от станции на кишащем блохами постоялом дворе, где лестницы постоянно скрипели под ногами убывающих и прибывающих. Оказавшись один в комнате, он долго стоял перед потемневшим треснутым зеркалом, которое висело над раковиной. Сначала он почти не мог узнать себя: грязное лицо затекло, корка засохшей крови покрывала ухо и волосы. Возле плеча рубашка была продырявлена пулей. «Да, отец, в меня стреляли казаки», – подумал он со всей веселостью, на которую был сейчас способен. Сквозь дырку угадывался синяк – там, где Маргарета его укусила. Он прикоснулся к своему плечу. Два моих шрама, подумал он.