же время он должен был признать (по крайней мере, косвенно), что любая китайская система неизбежно будет функционировать в рамках более широкого набора норм, пришедших с Запада. Цзян прекрасно понимал, что "Запад" (в 1930-е годы) вряд ли был единым целым: его либеральные, фашистские и коммунистические варианты противоречили как друг другу, так и нарративам неевропейского мира (в частности, антиколониализму). Примечательно также, что Цзян в своей интерпретации Китая прекрасно осознавал недостатки страны (чего не хватает более триумфалистским версиям современной версии "цивилизационного" дискурса). Год спустя, в 1937 году, началась война между Китаем и Японией, и Цзян расширил вопрос об "основах национальной силы". Он перечислил множество инфраструктурных и культурных факторов, которые могли повлиять на эту силу, включая "политические системы, школьные программы, строительство коммуникаций, экономическое развитие, культурное направление ... или даже удовольствия частных лиц". В тонах, напоминающих наиболее радикальных реформаторов Четвертого мая, которые стремились переосмыслить или отвергнуть конфуцианские нормы этики и поведения, Цзян заявил: "Если мораль и национальная сила находятся в равновесии друг против друга, то именно наше моральное мировоззрение мы должны пересмотреть". Эта антиконфуцианская моральная позиция нашла дальнейшее обоснование в его похвале Чэнь Дусю, соучредителю Коммунистической партии Китая, который к концу 1930-х годов перешел к троцкизму. Он похвалил Чэня за его призыв к китайцам "стать нецивилизованными" [yemanhua]: "Храбрость нецивилизованного человека - из плоти; он осмеливается делать и быть. . . . [Храбрость цивилизованного человека", напротив, приходит только "через уста или перо". Контраст между "дикостью" и "цивилизацией" будет повторяться различными способами в последующие десятилетия; Культурная революция 1960-х годов, например, в значительной степени была реакцией против идеи "цивилизации", как в известном афоризме Мао, что "революция - это не званый ужин; она не может быть такой цивилизованной". Опять же, налицо заметный контраст с современной эпохой, где идея "цивилизации" рассматривается как нечто, что следует принять, а не отвергать как неаутентичное или стесняющее.

У Цзяна было больше возможностей воплотить свои мысли в жизнь в военное и послевоенное время, когда его идеи были перенесены на грязную реальность помощи и восстановления после 1945 года. Когда Цзян писал свою работу в 1936 году, суверенитет Китая все еще был серьезно подорван, и страна в лучшем случае была членом Лиги Наций второго уровня с небольшим влиянием на более широком уровне. Десятилетие спустя Китай собирался занять постоянное место в Организации Объединенных Наций и обладал значительной моральной силой в качестве наставника других постколониальных стран. Это было нерешительное, но реальное начало нового представления о положении Китая как внутри страны, так и за рубежом: больше не униженная полуколониальная держава, а, напротив, зарождающаяся региональная держава с глобальным охватом (через ООН и международные организации) и потенциальная модель для других государств, обретающих независимость от колониальных держав.

В ретроспективе, конечно, именно разрушение националистического государства в ходе гражданской войны 1946-1949 годов сделало это конкретное повествование крайне неправдоподобным. Однако еще до крушения режима Чанга следует отметить трудности, возникшие из-за несоответствия между Цзян предложения и реальность коррумпированного и хаотичного правительства, действующего на местах в Китае. Цзян предложил использовать восстановление Китая после войны в качестве примера того, как другие страны могут решать вопросы послевоенного восстановления (опять же, в начале XXI века китайские аргументы об инфраструктуре и развитии станут важной частью создания идеи "китайской модели"). Цзян попытался разрешить некоторые из этих противоречий в длинном и подробном эссе 1947 года под названием "Политический либерализм и экономический либерализм", в котором, в частности, рассматривались противоречия между ними.

Цзян не стеснялся утверждать, что либерализм был конструкцией европейского Просвещения, рассматривая его как продукт "длительного периода борьбы с феодальными силами и многих кровавых революций". "С восемнадцатого века до Первой мировой войны либерализм 160-170 лет был ортодоксальной мыслью", - утверждал он, добавляя, что к началу двадцатого века произошло глобальное признание доминирующего статуса либерализма: "большинство народов мира признали либерализм "ортодоксальной школой" культуры".

Чтобы продемонстрировать, как универсалистские идеи могут сочетаться с культурной спецификой, Цзян обсудил конституции. Он отметил, что в российской Думе во время революции 1905 года, последовавшей за русско-японской войной, "была принята конституция", а младотурки примерно в то же время пропагандировали культуру, "важнейшим элементом которой был либерализм". Он продолжил:

 

Китай и Япония, которые пришли к своей собственной культурной системе и сильно отличались от зоны и среды либерализма, в начале 20 века также готовились к созданию конституции или уже сделали это, в которой планировалось расширить свободу народа и сферу деятельности политических собраний.

 

Хотя это утверждение, безусловно, можно подвергнуть серьезной критике в деталях, оно хорошо вписывается в более широкий тезис Цзяна, который он разрабатывал еще до войны: нормативно-либеральный порядок эпохи до Первой мировой войны был нарушен в середине века и потенциально восстанавливается сейчас, в 1947 году; подразумевается, что создание новой китайской конституции в 1946-1947 годах было одной из частей этого комплекса изменений. Цзян рассматривал послевоенный момент как момент, когда определенные политические идеи могут быть признаны и присвоены для использования в Китае. Таким образом, его модель "либерального" государства в действительности описывала новое велфаристское, централизованно планируемое правительство Великобритании после 1945 года при Клементе Эттли, а также США, которые были преобразованы Новым курсом. Лейбористская партия Великобритании использовала свободные демократические средства [ziyou minzhu] для национализации центрального банка, угольных шахт и железных дорог. В качестве примеров приводились сокращение продолжительности рабочей недели, организация профсоюзов ("сейчас есть даже фабрики, где вы должны быть объединены в профсоюз") и постоянный рост заработной платы рабочих. Когда речь зашла о положениях, касающихся охраны труда и техники безопасности на производстве и в горнодобывающей промышленности, а также о страховании по безработице и болезни, то они были такими, о которых "рабочие сто лет назад не могли и мечтать".

Однако деликатное отстаивание Цзяном политически либеральной и индивидуалистической политики, наряду с плановой/директивной экономикой, было не только трудно артикулировать в контексте националистической партии, которая все еще была авангардистской и придерживалась в лучшем случае частичной демократизации. Она также упала на каменистую почву в Китае 1947 года, где конституция продвигалась в государстве, которое быстро разрушалось под тяжестью гражданской войны. К 1949 году Мао завоевал материк.

Тем не менее, стоит отметить характер мышления Цзяна. В конце концов, это был первый случай, когда Китай смог сформулировать видение своей собственной роли, не ставя изгнание иностранного империализма в качестве первоочередной цели. Система мышления и подход Цзяна были интернационалистскими, он рассматривал Китай как часть мировой системы, но также был способен влиять на эту систему. Написав в 1947 году, вскоре после